«Ладно, если у отца получается, значит, у меня тоже получится», - убедил себя Лёва, нажимая на кнопку включения.

Машинка завибрировала в его ладони и он, прислонив зубцы к середине лба, плавно повёл рукой назад, к затылку. Пушистые волосы мягко посыпались на плечи, и Лёва только в тот момент осознал, что назад дороги нет – придётся доводить дело до конца. Бритва оставляла после себя проторенную дорожку, как комбайн, проехавший по полю.

Вот так вот, медленными осторожными движениями, Лёва сначала убрал волосы от лба к затылку, потом на затылке и по бокам. Провёл рукой по голове – то, что оставалось от его шевелюры, приятно щекотало ладонь. Где-то в середине процедуры мама пришла на звук и охнула, остановившись на пороге комнаты.

- Я уберу потом, - сказал Лёва, имея в виду светлые пряди волос, улетевшие за пределы подстеленной газеты.

- Да я не об этом! – мама, махнув на него рукой, снова ушла на кухню.

Закончив, Лёва выключил машинку и ещё раз внимательно глянул на себя в зеркало: теперь его лицо выглядело взрослым, вытянувшимся, угловатым. И почему-то более несчастным. Ему не нравилось, какой у него жалобный взгляд, как у привокзальной сиротки с вытянутой ручкой, но ничего не мог поделать: как бы он ни старался, а всё равно получалось, что смотрит горестно и даже просяще.

Как и обещал, он убрал за собой волосы, выкинул газеты, очистив насадку, положил машинку на место, будто и не трогал ничего. Мама, наблюдая за ним, скорбно качала головой, словно он сделал что-то ужасное.

- Ты так ещё больше на него похож, - печально заметила она.

Кажется, её это не радовало. Лёву – тоже, но что поделать, он же не виноват, что ему досталось отцовское лицо.

Он вернулся в комнату за битой, ещё раз посмотрел на себя в зеркало (теперь всё выглядело как надо) и вышел в прихожую. Вытащил из кладовки берцы, в которых ходил весной, присел на одно колено и опустил биту на пол рядом с собой. Только тогда, вскользь глянув на рукоять, заметил, что на белой изоленте написано шариковой ручкой «Шева».

Обувшись, он закатал джинсы над берцами, схватил биту, и под тревожный взгляд мамы («Может, хоть курточку накинешь?») выскочил в парадную, игнорируя её заботу.

Давно он не ходил дорогой до школьного сада и сейчас, в тяжелых берцах, в скиновском прикиде, ему казалось, что он как будто бы вернулся в те весенние дни, когда разгуливал так только ради Шевы. Может быть, он сейчас дойдёт до флигеля, спустится в подвал, откроет дверь и увидит Юру, режущегося в карты вместе с Грифелем? Это ощущение было таким сильным, таким неотделимым от реальности, что Лёве стало нехорошо. Он глубоко вдохнул, давя тяжелую тревогу, и сжал биту крепче.

Подвал оказался открыт, и Лёва вошёл туда довольно беспардонно – без предупредительного стука. За то время, что его не было, компания разрослась: шесть человек развалились на старой мебели, и из них всего две знакомые рожи – Грифель и Вальтер. Они оба изобразили радость от его появления, повскакивали на ноги, заулюлюкали: - О, какие люди! И без охраны!

- Ты чё, решил вернуться? – это Вальтер спросил.

- Закончил слёзы лить по Шеве? – а это Грифель, в своей туповатой манере.

Лёва закинул биту на плечо и довольно холодно сообщил:

- Я ненадолго. По одному вопросу.

Парням не понравился этот жест – с лиц пропали улыбки. Вальтер нехотя спросил:

- Чё за вопрос?

- Вы знаете Катю?

- Чё за Катя?

- С которой Шева… таскался.

- А-а-а, Катя, - это Грифель затянул. – Сестра Камы.

Лёва так удивился, что на секунду растерял часть своей напускной уверенности:

- Что? Серьёзно?

- Да, сводная, - подтвердил Вальтер. – Не знаю, где она ща.

- Ага, она сюда тоже только по любви ходила, - глумливо заметил Грифель, подчеркнув это «тоже».

Лёве стало не по себе от его слов: может, не такой он и тупой, каким кажется?

«Забей, он просто идиот».

- А где эта… лаборатория? – спросил Лёва. – Где его найти?

Ребята назвали ему адрес, объяснили, как пройти к дому на Краснопутиловской и даже обучили кодовому стуку (один медленный и три быстрых, коротких). Лёва пожалел, что не надел «курточку», как советовала мама: придётся выходить на Московский проспект с битой наперевес, а там отделение МВД неподалеку. Мама всегда права.

Но менты ему не встретились, и он благополучно добрался до района с хрущевскими пятиэтажками. Поднялся на третий этаж панельного дома и постучал условным стуком в металлическую, выкрашенную в рыжий, дверь. На лестничной клетке, как и рассказывали парни, ощутимо воняло ацетоном.

Ему открыл Кама, ни капли не удивленный визитом (Лёва предположил, что он заранее глянул в глазок и нацепил на лицо эту светскую мину). Улыбнувшись, Кама сказал, вместо приветствия:

- Лев.

- Кама.

- Ты… по какому вопросу?

- Не пропустишь?

- Пардон.

Кама отошёл в сторону, и Лёва шагнул в прихожую, чувствуя, как едкий запах забивает нос. Квартира оказалась однокомнатной: прямо по коридору виднелась кухня, а справа, сразу от входа, комната. Вместо двери болталась старая занавеска из деревянных бус. Отодвинув её кончиком указательного пальца, Лёва заглянул внутрь: два парня в полном умате сидели на полу, прислонившись к полированному шифоньеру, а за столом, тоже полированном, сидела… Катя! Катя занималась странными делами для такой обстановки: делала уроки.

- Я к твоей сестре, - пояснил Лёва, переводя взгляд на Каму.

Тот пожал плечами:

- Проходи. Можешь не разуваться.

Лёва, посмотрев на пол, подумал, что не стал бы разуваться здесь ни при каких обстоятельствах. Старый линолеум с разводами грязи выглядел так, словно его не мыли со времен первого (и единственного) ремонта, законченного, судя по обстановке, году в семидесятом.

Заглянув в комнату, Лёва негромко окликнул девочку:

- Кать!

Она подняла голову и растерянно посмотрела на него, как будто не узнала.

- Э-э-э…

- Лёва, - напомнил он.

- А, да! Ты чего тут?

- Можешь выйти со мной? Надо поговорить.

Она покосилась на биту в его руке и Лёва, заводя её за спину, оправдался:

- Это… просто так. На всякий случай.

- Щас, уравнение дорешаю.

Пока Катя дописывала уравнение, Лёва смотрел на угашенных