разлепляю глаза: на соседней полке мой приоткрытый чемодан с торчащими оттуда феном, проводами, планшетом, выбором шерстяных носков, термобелья, шарфов и нескольких тепленьких ночных рубашек, рядом на полу аккуратно поставленные зеленые угги с лужицей стаявшего снега под ними.

Надо сказать, что спросонья в глазах у меня всегда двоится, и первые десять минут мне проще смотреть на мир одним глазом. И еще волосы у меня короткие, и поэтому по утрам они стоят дыбом. Всегда. Равномерным кругом по всей башке. Я стараюсь одной рукой плавно водить над чемоданом, как бы делая его содержимое незаметным для посторонних, другой рукой приглаживаю торчащие волосы. Смотрю на проводницу одним глазом и тоже вежливо отвечаю:

– Простите мне мой такой неприбранный вид. Мне чаю с лимоном, но попозже, и воду без газа.

Проводница с накрашенными глазами, в фартучке и в чем-то вроде кокошника, закрепленного на высокой прическе, успокаивает меня, мило махнув рукой:

– Да ну, что вы, не переживайте! Я по утрам тоже такая, даже еще страшнее!

Мыс Анива

Я провела двенадцать дней в Сахалинской области. Отпуск с друзьями и сыном на островах, почти без связи, без людей. Среди волн Тихого океана, в бухтах Охотского моря, среди прибрежных скал, живописных сопок, поросших дикими фиолетовыми ирисами и желто-оранжевыми лилиями.

Я наблюдала в бинокль за медведем, за морскими львами, за нерпами; кормила сыром и чипсами рыжих лис, которые бесстыже клянчат еду на обочине каждой дороги; ела устриц и морских ежей, которых мы сами собирали на озере Буссе; узнала, что есть ядовитая трава ипритка, и там, где она растет, не водятся змеи; я побывала на фумарольном поле[12] и даже отравилась сероводородными выбросами вулкана – кружилась голова, все плыло вокруг, а бамбучник казался сплошным плотным непреодолимым ковром; мокла под водопадами; забралась на затонувший корабль, в капитанской рубке которого сохранился даже путевой журнал и все навигационное оборудование; залезала в скалистые пещеры и гроты, намытые волнами за миллионы лет; получила мощную оплеуху тихоокеанской волной, едва устояла на ногах, но зато поняла, что спиной к океану лучше не поворачиваться; попробовала «сахалинский бутерброд» – белый хлеб, сверху красная рыба, а на ней густой щедрый слой красной икры; у меня впервые в жизни обгорели на этом суровом солнце нос и уши, это смешно и больно; я играла в «шляпу», пела песни, плакала от переполнявших меня чувств, хохотала до спазмов в животе и мочевом пузыре; узнала, что такое штаны-самосбросы и что «кораблем» можно называть только то судно, которое перевозит вооружение, а все остальные суда – это не корабли, а теплоходы, лайнеры и т. д. и т. д…

Мне было очень хорошо. Я дышала. Я сладко и глубоко спала. У меня опустились плечи. Я, кажется, набралась сил. Но, как всегда, я нашла кучу всего, что мне хотелось бы изменить. Нашла, где надо навести порядочек, где отругать и пристыдить; нашла, кого уволить, кого пожалеть, кому помочь… Решила, что если бы у меня была еще одна жизнь, то я бы навела красоту и привела в порядок старый маяк на мысе Анива – в крайней южной точке острова Сахалин.

Мыс Анива. Сначала через Корсаков доехать на джипах до поселка Новиково. Потом полтора часа на моторках до маяка. И там, среди похожих на детский плач криков растревоженных чаек и среди мирно выныривающих из волн любопытных голов морских львов мы разглядываем остатки истории. Или просто – остатки…

По всему Сахалину, куда бы мы ни отправились, мы видели такие остатки. Вот тут был старый японский пирс, его взорвали. А вот тут был завод. Его забросили. Тут была японская узкоколейка. Ее разобрали. А это что проглядывает из травы? Это остатки синтоистского храма. Остов его, окруженный уцелевшими деревьями бонсай, сохранился потому, что солдаты прятали в нем тушенку. Его использовали как склад, а потому не снесли и не взорвали. Сам разрушился. А это, едва виднеется среди непроходимых зарослей бамбучника, – старая японская дорога. Ее японцы проложили специально от фумарольного поля вулкана Менделеева к морю, до пристани, чтобы возить по ней серу с вулкана. А мы что? А при нас дорогу забросили, и она заросла. Ясно. А какое у вас тут на Сахалине самое старое здание? Есть такое. Краеведческий музей. Там еще можно посмотреть, как жили ссыльные каторжане и местные аборигены – айны. Дворец почему-то сохранился. Это еще японская постройка, губернаторская резиденция, кажется. Везде остатки…

Так вот, маяк Анива. Его японцы построили в 1937 году. Это уникальная постройка. Невероятно амбициозный проект. Маяк высотой 31 метр словно высечен из скалы и вместе со скалой возвышается над уровнем моря на 40 метров. Условия тут суровые, ветра и волны. Работать было непросто. И все же долгие десятилетия маяк светил круглый год. Его заводили вручную, каждые три часа, как часы с гирьками. Двадцатипятикилограммовая гиря опускалась на гигантской цепи и заставляла крутиться яркую лампу наверху.

Маяк Анива стоит на самом краешке мыса, фактически на отдельном острове. Работавшим там приходилось добираться до маяка по морю. Они работали сменами, оставляя жен и детей в поселке. Их семьям на период дежурства мужчин на маяке даже выделялась специальная обслуга, она помогала вести хозяйство, чтобы трудности быта без мужчины не принудили семью покинуть мыс и маяк. Представляете? Обслуга для семей, чтобы маяк светил всегда, без сбоев.

На узеньком девятиярусном маяке постоянно проживало по двенадцать человек. Маяк отапливался печью. Там были вода и канализация, склад, кухня, спаленки, наблюдательная комната со столом и шкафом для документов. Витая бетонная лестница на самую верхотуру до сих пор сохранилась в безукоризненном виде.

После Второй мировой войны маяк перешел под контроль наших войск и худо-бедно работал аж до 1991 года. В девяностых маяк забросили. В двухтысячных туда стали привозить туристов. Вообще всюду на Сахалине и на островах Курильской гряды – на Итурупе, Кунашире, Шикотане – мы слышали примерно одно и то же: это забросили/закрыли/продали/перестало работать/разворовали в девяностых… И грустно, и стыдно, и в какой-то момент вызывает злость и одновременно – желание приехать, закатать рукава и починить/отмыть/исправить.

Мы подплыли к маяку в густом, теплом и сыром сером тумане. Маяк осторожно выползал из-под покрова этого влажного одеяла. Сперва крики чаек, потом контуры, неотделимые от скалы, потом он стал похож на возвышающийся в море памятник, и, только уже вплотную подплыв к гнездам перепуганных и разгневанных чаек и подняв голову вверх, можно было увидеть эту когда-то элегантную рукотворную заброшенную каменную