- Ты веришь, что с уходом каждого из нас мир становится лучше?

Я заглянул ей в глаза, ожидая увидеть мутную бездну с рваными краями. Но увидел лишь горечь, и грусть, и еще что-то, чего распознать не сумел.

- Да, - кивнул я. - Это единственное, во что я по-настоящему верю.

- А я - нет. Когда последнего из нас не станет, мир захлебнется патокой безнаказанного греха. Без катаклизмов и войн он ожиреет, обрюзгнет и превратится в желе. Аморфное, инертное, болезненное и слабосильное. Потом мир деградирует. Потом умрет. Своей смертью, от дряхлости.

- Ты пытаешься найти нам оправдание, - возразил я. - Наше существование оправдать невозможно.

- Нет, не пытаюсь. Я попросту вижу будущее. Веришь ли?

Я отрицательно покачал головой, и она рассмеялась.

- Ты и не должен - моим пророчествам не верит никто. Пойдем со мной. Пойдем и займемся любовью.

С минуту я молчал. Две с лишним тысячи лет я не знал женщин. Я утратил инстинкт продолжения рода вместе с человеческой сущностью. Но сейчас передо мной была не женщина. Я придерживал за талию единственное существо одной со мной расы и иного пола.

"Это приведет к катастрофе, - собрался было сказать я. - Тысячи людей погибнут. Может быть, десятки тысяч".

- Пойдем, - вместо этого сказал я.

2028-й

К вечеру ноги вынесли меня к Белорусскому вокзалу. Последние полгода я колесил по России. Воронеж, Пермь, Саратов, Ростов, Волгоград... Я не нашел своего последнего города. Так же, как не нашел его за предыдущие полтора десятка лет в Нигерии и Новой Зеландии, в Турции и Украине, в Канаде, в Японии, на Филиппинах, в Перу...

Не было дня, когда я не вспоминал бы то, что случилось в Харбине. И не вспоминал бы слова, сказанные на прощание, в гостиничном холле, через четыре часа после того, как впервые увидел странницу, которую люди назвали Кассандрой.

- Попробуем встретиться? - неуверенно предложил я тогда. - Через десять лет? Двадцать? Пятьдесят? Назначим город и будем стремиться одновременно в нем оказаться. Кто знает, вдруг нам это удастся.

Кассандра долго молчала, потупившись.

- Не удастся, - сказала она наконец...

- Неимоверная наглость, - оборвал воспоминания гневный и визгливый голос. - Дай, говорит, полторы тысячи, мне, мол, нужно.

Я обернулся. Голос принадлежал блондинке средних лет, вульгарно одетой и не менее вульгарно накрашенной.

- И что? - заинтересовалась ее соседка по очереди в билетную кассу. - Неужто дали?

- Представляете? Собственными руками достала из кошелька, отсчитала и вручила этой мымре. Сама до сих пор поверить не могу. Словно кто-то за руку дергал.

- А она что же?

- Да ничего, даже спасибо не сказала, кукла задрипанная. Ну и молодежь у нас пошла! Нет, вы все же представьте, нужно ей, видите ли. А мне не нужно, что ли?

Я сорвался с места и бросился к очереди.

- Где? - выпалил я. - Где и когда это случилось?

Блондинка испуганно от меня шарахнулась.

- Вам что нужно, молодой человек?

- Я спрашиваю, где и когда у вас одолжили деньги.

- Да только что, - блондинка махнула рукой в сторону вокзальных дверей. - Там, на площади. А вам, собственно, какое дело?

Не ответив, я метнулся на выход. Вылетел на привокзальную площадь, заметался в толпе спешащих по своим делам людей. Минуту спустя я почуял ауру.

Сквозь людской поток, под ругань и мат я бросился к неказистому заведению с надписью "Мороженое" над входной дверью. Влетел вовнутрь и сразу увидел странницу.

У меня подломились колени, я судорожно схватился за дверной косяк, чтобы не упасть. Это была не она. Не та, которую люди назвали Кассандрой. На меня завороженно смотрела девчонка лет четырнадцати-пятнадцати, явная нищенка, белобрысая, чумазая и растрепанная, выряженная в немыслимые обноски. Официантка с видимым пренебрежением смела пустую вазочку из-под мороженного с ее столика, заменила полной и обернулась ко мне.

- Ваша знакомая, молодой человек? - брезгливо поджав губы, спросила она.

- Да, - пробормотал я. - В некотором роде.

- Тогда, может быть, вы заберете ее отсюда? Здесь приличное место, и вообще мы скоро закрываемся. Вы...

Я отстранил официантку, шагнул к малолетней нищенке и протянул руку.

- Пойдем отсюда.

Не сводя с меня глаз, она поднялась, переступила с ноги на ногу.

- Ты... - пролепетала она. - Ты кто?

Я ухватил ее за плечи и потащил за собой.

- Зови меня Агасфером, - сказал я, когда оказались на площади. - Как звать тебя?

- Кассандрой.

Я обмер. До меня дошло. Ясно, так ясно, как только может быть...

- Не удастся, - сказала ее мать в холле харбинской гостиницы полтора десятка лет назад. - Мой час близок. Я знаю свой последний город. Скоро я приду туда.

Я ошарашенно помотал головой.

- Ты не можешь этого знать. Ни один из нас не может.

Она вскинула на меня взгляд, затем улыбнулась.

- Ты забыл, что я вижу будущее. И город свой тоже вижу. Не веришь?

- Нет! - горячечно выпалил я.

- Что ж, моим пророчествам не верит никто. Но не пройдет и года, как меня не станет. Прощай.

- Постой, - я ухватил ее за предплечье. - А как же мир? По твоим словам, с нашим уходом он ожиреет, одряхлеет и умрет.

- Мир? - насмешливо переспросила она. - С него не убудет. Теперь прощай.

Разбитый и опустошенный, я побрел от нее, куда глядели глаза. Не знаю только, чьи. Моросил дождь. Скользили по щекам, стекали к губам капли. Отчего-то соленые.

Неделю спустя чудовищной силы наводнение захлестнуло Приамурье и Северо-восточный Китай. Но я к этому времени был уже далеко...

С мира не убыло. Я держал за перепачканную мороженым и уличной грязью ладонь свою дочь. Ее аура, черная, бездонная, как у любого из нас, обволакивала меня. Только вместе с болью был в ней еще и страх. Жуткий и вязкий страх от недопонимания и неопытности.

- Кассандрой назвала меня мама, - сказала она, глядя на меня снизу вверх. - Ее тоже так звали. Она умерла вскоре после того, как родила меня. Это было в Сирии, в Алеппо.

- А потом? Что было потом?

- Не помню.

Потом наверняка были приюты. И война. И кровь. И колонны беженцев. И снова приюты. Побеги, скитания, нищенство...

- Ты знаешь, кто ты?

Она знала.