При этом понятие о числе сводится у Когена к понятию о функции, т.е. об отношении. Функциональные понятия об отношениях, согласно Когену, лежат в основе всех точных естественных наук. Математическое понятие функции, которому Лейбниц придал значение взаимной зависимости между двумя переменными величинами, Коген делает одной из новых логических категорий[340], подводя под нее одновременно категорию причинности[341]. Наряду с этим он вводит категорию системы, которую делает главной категорией природы[342].

«Только система, – пишет Г. Коген, – способна привести вещь, предмет к завершению, к объединению»[343].

«В системе отношение приходит к своему завершению»[344].

Чтобы уяснить подлинный философский смысл этих положений, необходимо иметь в виду, что действительность существует для Когена только в форме мышления[345].

В работах Г. Риккерта реальные вещи еще более прямолинейно сводятся к отношениям. Риккерт считает возможным лишь

«временно… придерживаться того мнения, что телесный мир состоит из вещей и что эти вещи суть телесные субстанции – носительницы свойств»[346].

«Итак, – пишет Г. Риккерт, – хотя многие науки и оперируют понятиями вещей, однако следует сказать, что чем более какой-либо науке приходится пользоваться понятиями вещей, тем более она удалена от той цели, к достижению которой стремится всякая естественная наука: от уразумения закономерной связи вещей»[347].

«Вещи, из которых согласно логически совершенной теории только и может состоять телесный мир, фигурируют в науке лишь как пустое нечто (ein leeres Etwas). Собственно говоря, имеют значение лишь те отношения, в которые вступают друг к другу эти вещи»[348].

«Разрешение вещи в необходимые отношения, в которых находятся друг к другу ее свойства, соответствует разрешению понятия в суждения»[349].

Одновременно с разложением вещей на отношения Риккерт вводит в свою теорию понятие ценности как основного критерия при выделении одного исторического индивидуума или одной группы индивидуальных свойств из числа других[350].

Признание ведущей роли отношений, а не вещей, в научном понимании действительности было характерно и для А. Пуанкаре. По его мнению, то, что может постичь наука, –

«не суть вещи в себе, как думают наивные догматики, а лишь отношения между вещами; вне этих отношений не существует познаваемой действительности»[351].

В ряде случаев А. Пуанкаре отождествлял действительность с отношениями, которые он, вместе с тем, считал невозможными без их осмысления умом[352].

Важное место отводилось категории отношения в философии раннего неокантианца Ш. Ренувье, отрицавшего в связи с этим кантовскую «вещь в себе», и основателя позитивизма О. Конта, включавшего понятие отношения в само понятие «позитивной» науки[353].

Распространение в философии и науке второй половины XIX в. преувеличенной оценки роли отношений в структуре действительности было обусловлено двумя главными факторами. С одной стороны, категории отношения отводится центральное место в учении о категориях Канта, который считал, что все познание сводится к увязыванию предметов путем определения их взаимных отношений[354]. Как на своего предшественника в истолковании роли отношений на Канта ссылаются Г. Коген, Г. Риккерт, О. Конт и др.[355] Но в философии Канта понимание роли отношений не имело того ярко выраженного идеалистического характера, который оно получило у неокантианцев.

С другой стороны, непосредственным источником понимания отношений в качестве единственной основы действительности у неокантианцев, как и впоследствии у неопозитивистов, было субъективно-идеалистическое истолкование идей и методов успешно развивавшейся в то время математической логики в качестве единой методологии научного познания мира. Эта связь идеализма с необоснованным расширением сферы применения математики не была чем-то абсолютно новым в истории философии. Подобные идеи выдвигались уже в философии пифагореизма, провозглашавшей число онтологической единицей бытия[356]. Что же касается понимания чистых отношений как ведущего фактора в структуре действительности, то оно явным образом перекликается с идеалистической философией Платона, в которой природа вещей объявляется порождением структуры объективно существующих идей[357].

Если унаследованное глоссематикой от Ф. де Соссюра различение языка и речи имеет специально-научный, собственно лингвистический характер и в зависимости от способа его осуществления может быть полезным для исследования языка, то восходящее непосредственно к тому же источнику положение о том, что язык есть форма, а не субстанция, и связанное с ним утверждение о ведущей роли отношений в структуре языка представляют собой ярко выраженные проявления философского идеализма в языкознании, сводящего лингвистическую теорию к бесплодному фантазированию. Именно в этом заключается важнейшая причина неудачи, постигшей глоссематику как попытку теоретического осмысления языка. Другая причина коренится в неопозитивистской ориентации всего теоретического построения глоссематики.

4

Наряду с соссюрианством логический позитивизм является основным источником, из которого был почерпнут ряд определяющих идей глоссематики. На связь глоссематики с логическим позитивизмом, в частности со взглядами А. Уайтхеда, Б. Рассела и особенно Р. Карнапа, указывает сам Л. Ельмслев[358]. Он же сообщает о широком обмене мнениями, состоявшемся между ним и датскими неопозитивистами Й. Йоргенсеном и Э.-Т. Расмуссеном[359], хотя, по словам Э. Фишер-Йоргенсен, это произошло тогда, когда теория глоссематики в основном была уже разработана[360].

Философия логического позитивизма оказала дополнительное воздействие на утверждение в глоссематике восходящего к Соссюру понимания языковой структуры как сети чистых отношений. Л. Ельмслев писал об этом:

«В одной из своих более ранних работ[361] профессор Карнап определил понятие структуры совершенно так же, как я попытался сделать это здесь, т.е. как явление чистой формы и чистых соотношений. По профессору Карнапу, каждое научное утверждение должно быть утверждением структурного порядка в указанном значении; по его мнению, каждое научное утверждение должно быть утверждением о соотношениях, не предполагающим знания или описания самих элементов, входящих в соотношения. Мнение Карнапа вполне подтверждает результаты, достигнутые за последние годы языковедением»[362].

Излагаемая Ельмслевом точка зрения Р. Карнапа является прямым продолжением взглядов неокантианцев и позитивистов начала XX столетия, отразившихся в учении Ф. де Соссюра.

Влияние философии логического позитивизма, однако, проявилось не столько в глоссематическом понимании структуры языка, сколько в принципах построения самой глоссематической теории и в трактовке познавательной роли языка.

Глоссематика была задумана Ельмслевом и Ульдаллем как всеобщая теория языка, приложимая к любому конкретному языку, существующему в действительности или только возможному[363]. Стремление к созданию всеобщей лингвистической теории было характерно для научной деятельности Ельмслева на всех ее этапах. Попытки создания такой