Водянник сидел уже в кабине машины и внимательно прислушивался к работе мотора.

— Не барахлит? — осведомился я. — Поедем в Ленинск. Работенка есть срочная. От нас с тобой зависит, быть сегодня на Волге переправе или нет.

С этими мыслями мы пустились в недалекий, но опасный путь, а вслед нам доносились взрывы крупнокалиберных мин и снарядов и непрекращающаяся ни на минуту автоматная стрельба в северной и центральной частях города.

В ту звездную и уже прохладную ночь центральная переправа 62-й армии работала нормально. Мы спустили по реке Ахтубе не только обещанные баржи, но прихватили по пути еще неизвестно кому принадлежавшие два больших плашкоута. Правда, через несколько дней нашлись какие-то хозяева, которые разыскивали свои посудины, но так как не осмелились приблизиться к переправе, то найти их, конечно, они не могли.

Тем временем бои приобретали все более и более ожесточенный характер. Теперь наши бойцы дрались не только за каждую улицу или дом, но и за каждую лестничную клетку, за каждый этаж дома. И здесь-то частям понадобились в большом количестве и мины, чтобы обуздать и лишить маневра немецкие танки, и саперы, чтобы возводить на улицах баррикады, взрывать дома, куда забрались фашисты, и укреплять подвалы, занятые нашими войсками. К сожалению, у нас не хватало ни того, ни другого. Саперы 62-й армии, которыми теперь временно командовал генерал В. С. Косенко, выбивались из сил.

Как-то в один из последних сентябрьских дней я вернулся после рекогносцировки нового оборонительного рубежа страшно усталый. Хотелось кинуться на свой соломенный матрац и поспать минуток триста, как любил обычно говорить Кувакин. Но тут запищал зуммер телефонной трубки. Откуда-то издали, возможно с какой-нибудь переправы, докатился голос Шестакова.

— Надо, наконец, помочь Косенко. Вы меня слышите? Поднимите немедленно по тревоге батальон Михайлова — и марш на лодочную переправу. Людей на том берегу передать Косенко для устройства баррикад.

— Слушаюсь! — кричу я в ответ.

Через час из хутора Бурковского мы с Михайловым вывели его батальон и под покровом ночи взяли курс на север, по извилистым дорогам волжской поймы. Шли примерно в километре параллельно Волге, чтобы зря не подвергать людей опасности. В дороге несколько отклонились от маршрута, и когда повернули к берегу, то перед нами оказалась не наша лодочная переправа, а Тракторный завод, занятый фашистами.

— Вождению войск вы, дружище, не научились, — съехидничал Михайлов. 

— Мне не до шуток, — огрызнулся я. — Уводи лучше людей обратно к дороге, а мы с твоим замполитом пойдем вдоль берега искать наших лодочников.

Кому приходилось когда-нибудь ходить по неизведанным берегам больших рек ночью, тот знает, сколько трудностей встречается на таком пути. Теперь же это усугублялось беспрерывным обстрелом из всех видов оружия при ярком мерцании бесчисленного количества осветительных ракет.

Мы с замполитом батальона тронулись на поиск. По карте казалось, что лодочная переправа совсем близко и найти ее не составляет большого труда. Но сколько мы ни брели вдоль берега, ничего даже похожего на лодки не встретили. Шел уже третий час ночи, но ни один наш сапер не был переправлен через Волгу.

Мокрые, грязные и усталые, мы укрылись за высокой песчаной дюной и, считая себя в какой-то степени в безопасности, закурили.

— Я Николай Спиридонов, — наконец отрекомендовался все время молчавший спутник. — С детства в Сибири жил, неделями блуждал по тундре, за разной живностью охотился и детей в школе учил, а теперь вот мечтаю на оккупантов поохотиться. Не сочтите это за спортивный интерес. Ненависть к коричневой чуме — вот что привело меня сюда.

Совсем близко начали разрываться немецкие мины.

— Отойдем в сторону, — предложил я, поднимаясь со своего песчаного ложа, — а то, чего доброго, попадем в вилку — и тогда поминай как звали. Ведь нам батальон еще надо переправить.

Мы снова бродили и, как мне кажется, по ранее пройденным местам, но — увы! — безуспешно. И когда уже решили, что дальше продолжать поиски указанной переправы бесполезно, на фоне осветившихся рядом деревьев Спиридонов увидел характерный силуэт советского бойца в каске, плащ-палатке, с автоматом, повисшим через плечо.

— Дружище, из какой ты части? — спросил старший политрук.

Окинув нас пытливым взглядом, боец доверился:

— Из хозяйства майора Могиляна, аль слыхали про такого? — И тут же, после минутной паузы, попросил крепкого табачку, чтобы, как он выразился, «прочистить свои меха».

«Хозяйствами» тогда, во время войны, в целях маскировки называли части и соединения, а в данном случае это был понтонный батальон, который содержал лодочную переправу.

— Комбат твой нам известен, и давно, — вмешался в разговор и я. — Только где же он сам? Где ваши люди?

— Все тут, — молодцевато отвечал солдат, видимо довольный популярностью своего, командира. — Хотите, поведу вас к Могиляну?

И мы все трое пошли петлять по лабиринту глубоких траншей, так искусно замаскированных, что их не только ночью, но и днем обнаружить было бы не так просто.

— Хитро окопались ваши орлы, — одобрительно замечает старший политрук, — ну, а лодки где? Ходили мы с инженером по берегу, полночи прошло, а лодок не видать, может, немцы утащили?

Последний вопрос рассмешил солдата, и он добродушно ответил:

— Кому нужно, тот знает, где что лежит, а у фрицев руки коротковаты, сюда не дотянуться им ни в жисть.

— Что же не встречаете батальон? — сердито спросил я Могиляна, когда мы наконец добрались до его блиндажа. — Целую ночь потеряли, а ты тут отлеживаешься. — Разговор наш сразу пошел на высоких тонах, или, как выражался Виктор Петрович Кувакин, «на полном накале».

Когда мы постепенно во всем разобрались, Могилян оказался не виноват, его никто не уведомил, что будем переправлять батальон, а других частей на переправе тоже не было, и он устроил банный день. За многие трудные недели войны разрешил понтонерам помыться, поспать вдоволь.

Когда старший политрук ушел обратно, чтобы вместе с комбатом привести сюда свой батальон, на востоке, где-то там за Ленинском, заалела заря.

А майор Могилян, отважный