— Не скажу.

Но как раз в этот момент я почувствовал, что Анатолий начал сдаваться и больше молчать не может. Так оно и вышло. Смысл его рассказа коротко сводился к следующему. Саперные армии, сформированные осенью и зимой 1941 года, сыграли большую положительную роль. Они обеспечили подготовку саперов, действующих в боевых порядках войск, а из более пожилого контингента солдат — военных строителей, настоящих мастеров по возведению тыловых полевых укреплений. Однако дальнейший опыт подсказывал, что громоздкая структура саперной армии не позволяет оперативно управлять частями. Поэтому решено саперные армии ликвидировать и на их базе сформировать отдельные инженерно-саперные бригады. Создавались также совершенно новые военно-строительные организации — управления оборонительного строительства (УОСы), на которые возлагалось строительство тыловых укреплений.

— Куда теперь нам податься? — после некоторого раздумья спрашивает Чепайкин, обращаясь к Шаповалову. — В бригаду или УОС?

— Тебе, дружок, в УОС — строить надо, а вот ему... — Шаповалов посмотрел в мою сторону, — есть телеграмма от Воробьева. Тебе в Сталинград отправляться.

Прежде чем отбыть к месту нового назначения, получаю разрешение у генерала Косенко поехать на несколько дней в Саратов. Еду туда с Виктором Петровичем Кувакиным. Четыре часа езды — и Водянник доставляет нас к цели. У почтамта мы с Виктором Петровичем расстаемся: я направляюсь к моему родственнику, начальнику цеха эвакуированного сюда из Харькова завода, на Цыганскую улицу.

Летом Саратов произвел на меня куда более благоприятное впечатление, нежели в начале года. В нем много зелени, интересных по архитектурному замыслу зданий, да и люди выглядят как-то привлекательней и веселей. Народу, говорят, теперь здесь в два раза больше, чем до войны. Ритм жизни стал быстрее, и некогда тихие, не очень широкие улицы оживились и стали краше.

На одной из центральных магистралей случайно встретил высокого худощавого полковника из Военно-инженерной академии, фортификатора. Он, оказывается, с большой группой инженеров почему-то опять занимается рекогносцировкой вокруг Саратова.

— Мы здесь всю зиму строили, — говорю я ему. — Что же вам еще надо?

— Так вы же все строили фронтом на запад, а немцы теперь где? На юге. То-то. Вот и вносим коррективы. 

На сталинградских переправах

Еще в Саратове всех нас волновали драматические события, развернувшиеся в районе Сталинграда. В сводках Совинформбюро все чаще и чаще стало упоминаться о кровопролитных боях с немцами южнее, юго-западнее и северо-западнее Сталинграда. Но из сводок даже военному человеку порой трудно понять фактическую обстановку. В Гусенбахе, в штабе саперной армии, который, кстати сказать, уже переформирован в 26-е управление оборонительного строительства, были известны все перипетии начальной стадии Сталинградской битвы. Естественно, приезжали очевидцы и каждый по секрету рассказывал в первую очередь о том, что произошло 23 августа 1942 года. Даже теперь, спустя полтора десятка лет, трудно спокойно повествовать о трагедии сотен тысяч советских людей, застигнутых врасплох и подвергнувшихся варварской бомбардировке в течение почти целого дня. Фашистские стервятники бомбили фугасными и зажигательными бомбами весь город. Сняв значительные силы авиации с других фронтов, они обеспечили себе полное господство в воздухе и, быстро подавив огонь зенитной артиллерии, принялись за уничтожение этого большого города. К ночи Сталинград пылал. Он превратился в непроходимый огненный лабиринт, откуда трудно было выбраться. Тысячи людей бросились к Волге в надежде переправиться на противоположный берег, но переправы были уничтожены. Переправлялись на лодках, самодельных плотиках и даже на резиновых камерах автомашин, а кое-кто и просто вплавь. 

В тот же день передовые танковые подразделения немцев подошли к северной окраине города, в район Тракторного завода, но их оттеснили спешно прибывшие части нашей армии и вооруженные рабочие отряды.

В этой исключительно тяжелой обстановке начали работать новые штабы Юго-Восточного и Сталинградского фронтов. Помню, к новому месту службы, в инженерное управление Юго-Восточного фронта, куда я был назначен на должность начальника технического отдела, мы с Водянником выехали ранним утром в начале сентября. До Камышина добрались как-то незаметно. Зато краткое пребывание в этом небольшом приволжском городе и дальнейшее путешествие на юг оставило много впечатлений.

В самом Камышине окна многих домов были без стекол. Это означало, что немецкая авиация бомбит и здешние места. Самолет-корректировщик парит высоко в небе и фотографирует, как на железнодорожной станции беспрерывно разгружают эшелоны с войсками и боевой техникой. Улицы города забиты грузовым автотранспортом, а некоторые шоферы как сумасшедшие мчатся на такой скорости, что даже видавшие виды регулировщицы пасуют перед ними.

Водянник, водитель исключительно осторожный, нервничает и просит поторапливаться, чтобы целехонькими выбраться отсюда. А дела наши весьма просты. Я ищу коменданта города, чтобы с его помощью уточнить, где теперь размещается штаб Юго-Восточного фронта. Только что один майор сказал, будто штаб фронта и генерал Шестаков в Красной Слободе. Если это действительно так, то лучше и спокойнее добираться туда не по правой, а по левой стороне Волги. Проталкиваюсь все же к коменданту, но, к сожалению, ему не до меня. В передней, где все ожидают приема, шумно и страшно накурено. Возле окна, на лавке, сидит гладковыбритый рыжеволосый немецкий летчик. Его самолет часа два назад подбили зенитчики. Они же привели сюда и пленного, после того как тот спустился на парашюте и повис на крыле ветряной мельницы.

Спрашиваю фашистского молодчика на немецком языке, как звать, откуда родом и зачем летал над Камышином? Летчик молчит и, видимо, не может себе простить, как это он, офицер фюрера, с железным крестом на мундире, мог попасть к русским в плен, когда армия Паулюса в Сталинграде, танки со свастикой у берегов Волги, а Красная Армия, по утверждениям Геббельса, доживает последние дни.

Конвоирующий пленного красноармеец, с едва пробивающимися усиками и в пилотке набекрень, передал мне несколько документов, изъятых у летчика.

— Так вас зовут Курт, — говорю, просматривая его бумаги, — и родом вы из Дюссельдорфа. Не так ли?

Немец неохотно кивает головой, стараясь не смотреть мне в глаза.

— В газетах пишут, что Дюссельдорф чуть ли не ежедневно подвергается сильной бомбежке английской авиацией. И не думали ли вы, Курт, что ваши родители, прячась под обломками разрушенных зданий, голодные, в обветшалой одежде, проклинают тот день и час, когда Гитлер начал эту