его; однако опыт показывает, что люди в целом не будут усердствовать в работе и учебе или в трудоемкой и дорогой подготовке, если они не могут назвать результаты своих усилий своей собственностью, которая будет передаваться в значительной степени по их желанию; и опыт показывает, что обладание собственностью является лучшей гарантией благоразумия законодательства и непрерывности государства.

Государство — это не просто объединение людей в определенном пространстве в определенный момент; это объединение индивидов на протяжении длительного времени. «Общество — это действительно договор… партнерство не только между теми, кто живет, но и между теми, кто живет, теми, кто умер, и теми, кто должен родиться»;151 Эта преемственность и есть наша страна. В этом триедином целом нынешнее большинство может оказаться меньшинством во времени; и законодатель должен учитывать права прошлого (через «предписание») и будущего, а также права живого настоящего. Политика — это, или должна быть, искусством согласования целей конфликтующих меньшинств с благом продолжающейся группы. Более того, не существует абсолютных прав; это метафизические абстракции, неизвестные природе; есть только желания, силы и обстоятельства; а «обстоятельства придают каждому политическому принципу его отличительную окраску и дискриминационный эффект».152 Целесообразность иногда важнее прав. «Политика должна быть приспособлена не к [абстрактным] человеческим рассуждениям, а к человеческой природе, частью которой является разум, и отнюдь не самой большой частью».153 «Мы должны использовать существующие материалы».154

Все эти соображения иллюстрирует религия. Доктрины, мифы и обряды религии могут не соответствовать нашему нынешнему индивидуальному разуму, но это не имеет большого значения, если они соответствуют прошлым, настоящим и предполагаемым будущим потребностям общества. Опыт подсказывает, что страсти людей можно контролировать только с помощью религиозных учений и обрядов. «Если мы обнажим нашу наготу [высвободим наши инстинкты], отбросив христианскую религию, которая была… одним из великих источников цивилизации среди нас…. мы опасаемся (прекрасно понимая, что разум не выдержит пустоты), что на ее месте может появиться какое-нибудь непристойное, пагубное и унизительное суеверие».155

Многие англичане отвергали консерватизм Берка как культ застоя,156 и Томас Пейн энергично ответил ему в «Правах человека» (1791–92). Но Англия старости Берка в целом приветствовала его поклонение предкам. Когда Французская революция перешла в сентябрьскую резню, казнь короля и королевы и воцарение террора, подавляющее большинство британцев почувствовало, что Берк хорошо предсказал результаты бунта и иррелигии; и в течение целого столетия Англия, хотя и ликвидировала свои прогнившие районы и расширила избирательное право, решительно придерживалась своей конституции, состоящей из короля, аристократии, установленной церкви и парламента, думающего скорее об имперской власти, чем о правах народа. После революции Франция вернулась от Руссо к Монтескье, а Жозеф де Местр перефразировал Берка для раскаявшихся французов.

Берк до конца продолжал свою кампанию за священную войну и радовался, когда Франция объявила войну Великобритании (1793). Георг III пожелал вознаградить своего старого врага за недавние заслуги пэрством и титулом лорда Биконсфилда, который впоследствии получил Дизраэли; Берк отказался, но принял пенсию в 2500 фунтов стерлингов (1794). Когда возникли разговоры о переговорах с Францией, он опубликовал четыре «Письма о мире с цареубийством» (1797 f.), страстно требуя продолжения войны. Только смерть охладила его пыл (8 июля 1797 года). Фокс предложил похоронить его в Вестминстерском аббатстве, но Берк оставил распоряжение о частных похоронах и погребении в маленькой церкви в Биконсфилде. Маколей считал его величайшим англичанином со времен Мильтона — что, возможно, не понравилось Чатему; а лорд Морли более благоразумно назвал его «величайшим мастером гражданской мудрости на нашем языке».157-что, возможно, относилось к Локку. В любом случае Берк был тем, чего консерваторы тщетно жаждали на протяжении всего Века Разума, — человеком, который мог бы защищать обычай так же блестяще, как Вольтер защищал разум.

VIII. ГЕРОИ УХОДЯТ НА ПОКОЙ

По мере развития Французской революции Чарльз Джеймс Фокс оказался в меньшинстве в парламенте и в стране. Многие из его союзников склонялись к мнению, что Англия должна присоединиться к Пруссии и Австрии в борьбе с Францией. После казни Людовика XVI Фокс сам стал противником революции, но по-прежнему выступал против вступления в войну. Когда война все же началась, он утешал себя пьянством, чтением классиков и женитьбой (1795) на своей (а также лорда Кавендиша, лорда Дерби и лорда Чолмондели) бывшей любовнице, миссис Элизабет Армстед, которая оплатила его долги.158 Он приветствовал Амьенский мир (1802), путешествовал по Франции, был удостоен там гражданских и народных почестей и был принят Наполеоном как патриот цивилизации. В 1806 году он занимал пост министра иностранных дел в «министерстве всех талантов»; он трудился над поддержанием мира с Францией и решительно поддержал кампанию Уилберфорса против работорговли. Узнав о заговоре с целью убийства Наполеона, он послал императору предупреждение через Талейрана. Если бы здоровье Фокса не подорвалось, он, возможно, нашел бы способ примирить амбиции Бонапарта с безопасностью Англии. Но в июле 1806 года он слег с водянкой. Череда болезненных операций не смогла остановить прогрессирование болезни; он заключил мир с официальной церковью и 13 сентября умер, оплакиваемый друзьями и врагами, и даже королем. Он был самым любимым человеком своего времени.

Младший Питт, преждевременно состарившийся, покинул его в подвалах аббатства. Он тоже обнаружил, что может выдерживать темп политической жизни только благодаря периодической амнезии от выпивки. Шаткость рассудка Георга III была постоянной проблемой; любой серьезный конфликт взглядов между королем и министром мог вывести коронованную особу из равновесия и привести к регентству принца Уэльского, который уволил бы Питта и вызвал Фокса. Поэтому Питт отказался от планов политических реформ и выступил против работорговли, когда обнаружил, что в этих, как и во многих других вопросах, Георг был полон решимости увековечить прошлое. Питт сосредоточил свой гений на экономическом законодательстве, в котором он служил растущему среднему классу. К своему несчастью, он повел Англию на войну против того, что он называл «нацией атеистов».159 В качестве военного министра он не преуспел. Опасаясь французского вторжения в Ирландию, он попытался умиротворить ирландцев программой парламентского союза и католической эмансипации; король воспротивился, и Питт ушел в отставку (1801). Он вернулся (1804), чтобы возглавить свое второе министерство; Наполеон оказался слишком сильным для него, и когда пришло известие о победе французов при Аустерлице (2 декабря 1805 года), которая сделала Наполеона хозяином континента, Питт сломался духом и телом.