Шрифт:
Закладка:
— Стану я, раба Настасья, благословясь,
пойду, перекрестясь,
из избы в двери, из двора в ворота…
И теперь уже три голоса сливались в единый ритмичный говор, в котором трудно было разобрать отдельные слова и тем более фразы, но разложенный на голоса напев затягивал, было в нем то колдовское, к которому он всегда, с тех самых пор, как встретил старуху Райхенбах, хотел приобщиться и изучить глубже, досконально, потому что именно в нем крылась сила старухи, — но жизнь все время уводила его куда-то в другую сторону.
Вскоре он бросил попытки разобрать слова заговора и просто слушал, а потом незаметно для себя погрузился в мысли о том, что произошло с ним за последний день. Закрыв глаза, он вдруг так ясно увидел Гошу, ее крепкую фигуру, услышал ее приятный и решительный голос. Почувствовал ту притягательную силу, которой обладали некоторые, немногие русские, с которыми ему приходилось общаться, в бурлаках. Откуда это в ней? — думал он. — Она живет так, будто бы не нуждается в ахно-энергии. Весь мир нуждается, а она нет. И тем не менее она ищет ее, и хочет что-то понять, узнать. Вопреки. Все давно успокоились — пять десятилетий исследований и никаких сомнений в природе бурлаков: если человек пуст, значит он пуст, и ахно-волнам в нем взяться просто неоткуда. А она ищет. Зачем? Что и кому она хочет доказать?
Несмотря на то, что он сразу же записал Гошу в преступницы, и это только вопрос времени, когда ее поймают, ее непреклонность и настойчивость вызывала у него уважение. Ведь он и сам всю жизнь боролся, и борьба эта была непростой. Он чувствовал, как нечто общее объединило их с Гошей, обмотало одними путами, сроднило.
Он поймал себя на том, что допускает величайшую ошибку, нарушает первую заповедь полицмага — быть беспристрастным. Но сейчас ему казалось, что у Гоши могли быть свои причины ввязаться в это преступление, причины, более серьезные, чем их с Кларой дружба, чем ее преданность старухе Райхенбах, и более глубокие, чем Закон. Если быть точнее — ничего общего с ним не имеющие.
Что-то изменилось.
Войцех с усилием вынырнул из своих мыслей и вдруг понял, что наступила тишина. Колдуньи не читали больше заговор, не чувствовался запах ароматических масел и жженых трав, но самое главное — ноги исчезли! Погруженный в свои мысли, он не заметил, когда это произошло. Не было даже скатерти, которой был покрыт стол, и со своего места ему теперь открывался более широкий вид на помещение, в котором он находился. Это была комната в каком-то деревенском доме, с дощатым, давно не метенным полом, с бревенчатыми, небелеными стенами, совершенно пустая, если не считать стола и четырех стульев, на которых сидели колдуньи и их посетительница. Из окна, заклеенного старыми газетами, пробивался тусклый дневной свет. Неплотно прикрытая дверь поскрипывала петлями на сквозняке.
Войцех попытался выбраться из-под стола, но оказалось, он так затек, что смог только вытянуться на грязном полу и лежать некоторое время, растирая мышцы на ногах и руках.
— Какой же ты осёл, Войцех! — ругал он сам себя. — Распустил уши, как малолетняя школьница. Пойди теперь, найди этих ведьм!
Он с трудом поднялся на карачки и выполз из-под стола. Затем встал и на негнущихся ногах, стараясь ступать как можно тише, подошел к двери. Под его весом доски нещадно скрипели, и он еще раз поразился — как он мог упустить момент, когда все закончилось и женщины ушли. Он посмотрел в щелку между дверью и косяком, а затем приоткрыл дверь и выглянул на улицу. Дом утопал в зарослях заросшего сада — яблони, на которых после цветения завязались плоды, кусты смородины, вишни и ирги, буйные заросли когда-то культурных цветов и трав, а сейчас — одичавших и взлохмаченных, подобно Гошиным волосам. От тоскливой нежности, внезапно возникшей в его сердце при мысли о Гоше, он разозлился на себя и сплюнул. Это от переутомления, — решил он. — Ведь не спал… — Войцех посмотрел на небо, нашел солнце, сползающее в закат, и понял, что просидел под столом почти весь день.
«День! Я провел тут целый день!»
Он пошел по едва видимой тропинке и обнаружил старый, местами заваленный штакетник и приоткрытую калитку, за которой узкая, поросшая короткой травой колея, вилась между таких же заброшенных садов.
Направо или налево? — растерялся он, и тут же хлопнул себя по лбу. У него же есть голодное око! Око, которое ему задолжало.
Он достал его из кармана, сжав скользкое студенистое тельце, прошептал: «Домой! Плату ты сегодня уже получил. Авансом», и бросил его на дорогу. Око шмякнулось в траву, полежало немного, чмокая, и выкатилось на ближайшую к Войцеху колею. Повертелось на месте, покатилось туда-сюда, и уверенно двинуло направо.
Войцех рванул за ним.
Внезапная обжигающая вспышка ослепила его и погасла. Войцех остановился, мотая головой.
Глаза еще привыкали к нормальному свету, а Войцех уже понял, что только что полыхнула его камуфляжная шпионская сеть. В носу щекотал тошнотный запах сгоревшей шерсти, немного опаленная кожа на лице и руках пылали. Что это было?
Ведьмы ушли, а защита осталась? Да они не так просты, как кажутся, раз могут такое.
Что ж эта сетка сослужила ему хорошую службу сегодня… и вчера. Теперь нужно быть вдвойне осторожным.
Голодное око скрылось за поворотом, и он ускорил шаг, чтобы догнать его. Места были малознакомые, но кажется, он догадался, куда его занесло. О полузаброшенном дачном поселке «Фантом-2» ходила дурная слава. И бродить тут по ночам Войцеху вовсе не хотелось. На кладбище, например, было намного спокойней. Он шел в вечерних сумерках, вглядываясь в колею, но око словно провалилось. По его меркам он должен был догнать его уже давно. Куда оно делось? Все таки, ахно-генетики, что работают при госаппарате, — халтурщики. Никогда на их разработки нельзя положиться полностью. Уже не в первый раз снаряга подводит его в критический момент.
Ему снова на ум пришла Гоша. А ведь бурлакам устройства с использованием ахно-энергии и вовсе неведомы. Как-то же они выживают?
Надо определить в какой стороне город.
