Шрифт:
Закладка:
Первая возникшая мысль была — выбраться из-под стола. Но он представил себе, как это выглядит со стороны, и сдержал порыв. Все-таки он представитель закона, и выглядеть глупо в глазах обывателей — значит дискредитировать полицмагию. За это шеф ему благодарен не будет. Он прислушался к тихим разговорам, что велись за столом.
— … луна ясная в небе, луна растущая, сейчас самое время, милая, — говорила женщина низким грудным голосом, ласково так. Судя по тому, откуда шел звук, ее ноги были самые полные, скрытые до щиколоток складками юбки, в растоптанных и старых туфлях без каблука, варикозные вены и бледная со множеством возрастных точек кожа.
— Но послушайте, Евдокия! — лениво цедила в полголоса хозяйка бархатных весьма редкой работы туфелек и очаровательных голых лодыжек. — Бабуля Райхенбах нас категорически бы пристыдила за такое. Одно дело посмотреть по картам судьбу, а совсем другое…
— Бабуля уж десять лет как… того… А мы жить хотим, любить хотим. И чтоб нас любили. Верно, Настасья? — мурлыкал ласковый грудной голос, а одна полная нога тихонько пнула бархатную туфлю.
— Я… Поймите, он очень хороший… И любит меня… — тихо ответил дрожащий, совсем юный голосок и тоненькие в босоножках ножки поджались под стул.
— Просто сам об этом еще не знает, — усмехнулся четвертый голос, наглый и самоуверенный, ноги в штанах и довольно поношенных кедах вытянулись, едва не задев Войцеха, одна ступня крестом легла на другую и задергалась будто в такт какой-то неслышной музыке.
— Ему и не надо ничего знать. От него требуется совсем другое.
“Та-ак, — подумал Войцех. — Опять Райхенбах?! Это что у нас тут, гражданочки? Шабаш?”
Кажется, сегодня удача вела Войцеха по прямой к раскрытию пока еще невиданных в Малых Вещунах тайн и преступлений, к его славе и неминуемому повышению по службе. Правда он совершенно не понимал, как оказался здесь. Его заметила Кларисса и что-то такое сделала, чего он не знает? Так или иначе, но он, похоже снова попал в самую гущу нарушителей закона. Четыре человека — это уже группа!
— Поймите меня правильно, — не торопясь тянули бархатные туфельки. — Мне самой противны ее правила. Бабуля была удушливая. Но она не просто так топила за безопасность обрядов. Пренебрегать ее заветами значит обнаружить себя, чего при ней, сколько я себя помню, не бывало. Мы и так стали… не аккуратны в последнее время.
“Поздно, милая, — в тон стоптанным туфлям мысленно ответил Войцех. — Не время собак кормить, когда волк в стаде”.
— Не было при ней, не будет и при нас. За десять лет нас хоть кто-нибудь потревожил, Марчелла? — Войцеху послышалось в мурчании грудного голоса угроза.
— Нет, но… Безопасностью пренебрегать не стоит.
— Если ты так ссыш, можно защиту на дом поставить на время обряда, — бросили как-бы мимоходом кроссовки.
Воцарилось молчание.
Войцех уже распознал, что три женщины, кроме самой молодой в босоножках, ахногены, а она — бурлачка. Перед ним вдруг возник сложный вопрос — если они поставят защиту на дом — не обнаружат ли его в этот момент?
— Это снизило бы риски, — несколько долгих секунд спустя протянули бархатные туфельки. — Однако, ты должна понимать. Настасья, что и обряд, и безопасность его проведения, будут стоить дополнительных денег.
— Я понимаю… Сколько?
— Таюн же у тебя нет?
— Нет, — едва услышал тихий ответ девушки Войцех. — Есть еще серьги. Посмотрите. Это настоящие бриллианты. Им больше ста лет. Мама говорит, что это антиквариат.
— Материны? Стырила что ли? — наглые кеды подтянулись, их обладательница, видимо, подалась через стол.
— Н-нет! Что вы! — вскрикнули босоножки, и остальные зашикали на нее. — Это фамильная ценность, передается от матери к дочери в день совершеннолетия, — снизила девушка голос до шепота.
— М-м-м, — разочарованно протянули кеды. — А мне показалось тебе не больше пятнадцати.
— Это генетика, мама тоже хорошо выглядит в свои пятьдесят, — пролепетали босоножки упавшим голосом. — Ну так что, берете?
— А не жалко? — процедили бархатные туфельки.
— За Андрейку не жалко. Зачем они мне, если его рядом не будет?
— Тогда закрой глаза и представь себе своего Андрейку в мельчайших деталях.
Разговоры затихли, и Войцех услышал, как расставляются на столе какие-то предметы, что-то шелестит и брякает. Готовятся к обряду, — подумал он.
Войцех напряженно соображал — что делать? Ситуация выходила наиглупейшая. Но хотелось получить из нее возможно больше выгоды. Он помнил, как Павлыч развенчал его обвинения в адрес старухи, поэтому надо было убедиться в том, что они действительно колдуньи. А что потом? — он боялся их спугнуть. Но и упускать не хотел. Пометавшись мыслями среди нескольких дерзких планов, вроде тех, что выскочить прямо сейчас и повязать их всей кучей путами, применив ахно-шокер, он все же успокоился на самом безрисковом — подождать, пока закончится обряд и проследить за ними, в особенности — за обладательницей стоптанных туфель и полных ног. Похоже, именно она тут заправила. Кто знает, из скольких человек состоит их тайное общество на самом деле, может и не Евдокия там главная вовсе, а есть кто-то еще, типа старухи Райхенбах, сидит в логове, как паук, плетет колдовские сети.
Но самое возмутительное во всем этом было то, что по отчетам ответственных за бытовое колдовство сотрудников полицмагии, всё в Малых Вещунах было тихо и спокойно. Что это? Халатность? Разгильдяйство? Или…
Войцех почувствовал запах воска — колдуньи зажгли свечи, и вскоре потянуло пряным запахом эфирных масел и жженых трав. А следом раздался ласковый и степенный говор Евдокии:
— Стану я, раба Настасья, благословясь,
пойду, перекрестясь,
из избы в двери, из двора в ворота,
выйду в чистое поле, в подводосточную сторону,
в подводосточной стороне стоит изба,
среди избы лежит доска,
под доской тоска.
Слова лились неторопливой мелодией, в которой Войцех чувствовал некий ритм. Голос у Евдокии, низкий, с приятной хрипотцой, словно был создан для таких вот напевов, вслушиваясь в которые, Войцех вдруг понял, что поток слов идет непрерывно. Евдокия не делала пауз между строками для того, чтобы набрать в грудь воздуха — вдыхая, она продолжала говорить.
Внезапно второй голос, принадлежащий обладательнице божественных икр и бархатных туфелек Марчелле, начал читать тот же самый заговор с самого начала:
— Стану я, раба Настасья, благословясь,
пойду, перекрестясь,
из избы в двери, из двора в ворота…
Сочный и нежный он наложился
