Китаи вздернула белую бровь. По ее лицу медленно расплывалась улыбка.

– Ужин?

– Так оно принято, – пояснил он. – Будет случай вам надеть новое платье.

– Платье?

– Вы найдете его в своей палатке. По-моему, красивое. Трибун Кимнея заверила меня, что оно элегантно и сшито со вкусом.

Теперь у Китаи обе брови поползли на лоб.

– Это что же, ты среди всех своих дел нашел время раздобыть мне подарок?

– Как видишь, – сказал Тави.

Китаи снова неспешно улыбнулась и, развернувшись, прошествовала к своей палатке, чуть сильнее обычного качая бедрами. Она чуть задержалась, чтобы сказать:

– А ты не безнадежен, алеранец.

И продолжила путь.

Тави нахмурился ей вслед.

– Китаи… Так ты придешь на ужин?

Она не ответила, просто рассмеялась, уходя.

Глава 10

Амара удержалась от безрассудного порыва – приказать Циррусу, чтобы он перекрыл сенатору Валериусу воздух. Она не считала нужным его душить. Во всяком случае, не насмерть. Другое дело: полюбоваться, как он багровеет и валится в обморок, но этот человек был так мерзок, что она едва доверяла себе. Поэтому, воздержавшись от убийства или чего-то соблазнительно похожего на убийство, смирно сложила руки на коленях и приказала себе сохранять спокойствие.

Бернард, склонившись к ней, шепнул:

– Если я хорошенько попрошу, ты могла бы придушить самодовольного болвана так, чтобы его здесь больше не видели?

Попытка сдержать зародившийся в животе смешок удалась лишь отчасти. Она зажала рот ладонью, и все же заработала немало возмущенных взглядов от публики в амфитеатре.

– Сегодня дают трагедию, – попрекнул ее Бернард, склоняясь еще ближе, чтобы предостерегающе тронуть за плечо. – А не комедию. Постарайся не сердить зрителей.

Она проглотила еще один смешок и, легонько хлопнув его по руке, стала внимательно слушать дряхлого сенатора Ульфуса, который дрожащим голосом цитировал древнюю историю:

– «…Сын Маттеуса, чей титул перешел не к его старшему незаконному сыну Гастусу, но к младшему, зачатому в законе Мартинусу». Таким образом был создан прецедент, почтенные сенаторы и достойные слушатели.

Сенатор Валериус, угрюмый немолодой мужчина немыслимо величественной наружности, несколько раз хлопнул изящными ладонями, и в рядах кое-где повторили его движение.

– Благодарю, сенатор Ульфус. И если более нет…

Один из семи десятков сидевших в нижних рядах амфитеатра громко откашлялся и поднялся с места. Волосы его топорщились, как белые иголки, нос украшало кружево прожилок от выпитого вина, костяшки кулаков уродливо вздулись от постоянных драк. Повязка на правой руке свидетельствовала, что не все драки остались в молодости.

Валериус поправил багровую мантию, удостоверявшую его звание сенатора-каллидуса:

– Сенатор Теогинус? Что у вас?

– Я решил воспользоваться правом сенатора, чтобы высказать свои соображения, – гнусаво протянул Теогинус. Он нарочито подчеркивал свой церерский выговор – наперекор тщательно поставленной северной речи Валериуса. – Если, конечно, сенатор-каллидус намерен и впредь управлять этим августейшим собранием согласно закону.

– Каждая потраченная минута отнята от подготовки к встрече врага, – провозгласил Валериус.

– Неужели? – сказал Теогинус. – В том числе и те минуты, которые вы потратили на свой превосходный маникюр, сенатор? Не сомневаюсь, что блеск ваших ногтей ослепит ворд, не позволив ему и близко к нам подойти.

Тихие смешки, такие же разрозненные, как недавние аплодисменты, пробежали по собранию. Амара с Бернардом добавили к ним свои голоса. Повязка на кулаке Теогинуса лишний раз подчеркивала его разительную несхожесть с Валериусом.

– Кажется, он мне нравится, – пробормотала Амара.

– Теогинус? – ответил Бернард. – Надутый осел. Но сегодня он на правильной стороне.

Валериус давно научился не замечать смешков. Он дождался тишины и молчал еще с четверть минуты, прежде чем ответить.

– Разумеется, сенатор, мы вас выслушаем. Однако я просил бы ради отважных молодых людей, готовых встретить врага, говорить кратко и по существу.

Он слегка склонил голову, коротко взмахнул рукой и грациозно опустился на место.

– Благодарю, Валериус, – кивнул Теогинус. Он подцепил складки своего одеяния пальцем, постаравшись выставить напоказ повязку на правой руке. – Со всем почтением к сенатору Ульфусу и его обширным познаниям в алеранской истории и юриспруденции, его доводы лицемерны и заслуживают осмеяния в этом собрании.

Ульфус вскочил, захлебываясь слюной. Его гладкая веснушчатая лысина налилась кровью.

– Ну-ну, Ульф, – широко и дружелюбно улыбнулся ему Теогинус. – Я собирался выразиться мягче, но Валериус просил не тратить лишних слов, чтобы пощадить ваши чувства. А вы не хуже меня знаете, что Парциар Гастус был безумным маньяком, зарезавшим полдюжины девиц, в то время как Парций Фиделар Мартинус первым из участвовавших в войне в Лихорадных джунглях граждан заслужил место в Доме верных – и это после того, как дважды отклонил приглашение Гая Секундуса в Дом доблестных. – Сенатор Теогинус фыркнул. – Сравнивать этих двоих с Гаем Октавианом и Гаем Аквитейном Аттисом можно разве что с отчаяния – тем паче, что вы не способны доказать незаконность рождения Октавиана.

Валериус встал и поднял руку:

– К порядку ведения, достойный Теогинус. Бремя доказательства законности рождения возложено на родителей, если же их нет в живых, то на ребенка. Законное право числиться среди граждан должно быть установлено по закону.

– И было установлено, – подхватил Теогинус, – отпечатком перстня принцепса Септимуса и его собственноручной подписью. – Теогинус переждал тихий ропот в рядах амфитеатра – среди сенаторов и патрициев, а затем устремил взгляд на Валериуса, ожидая ответа.

– Гай Секстус не представил Октавиана Сенату, – гладко ответил тот. – Он не был официально признан согласно закону.

– Но права гражданина, – возразил Теогинус, – остаются за ним, независимо от того, кого Гай избрал наследником, что доказано и общеизвестно.

– Нельзя не надеяться, – ответил Валериус, – что Первый консул державы соблаговолит быть ее гражданином.

– Игра словами, сенатор. Мы своими глазами видели довольно доказательств искусства Октавиана. Каковых доказательств, кстати, оказалось достаточно для Гая Секстуса. Почему бы и нам, остальным, ими не удовольствоваться?

– Личный врач Гая Секстуса показал, что Секстус долгое время страдал от отравления очищенным гелатином, – строго заметил Валериус. – Гелатин поражает весь организм, в том числе и разум. Вполне возможно, что Гай Секстус в последний год своей жизни был умственно неполноценен.

Голос Валериуса заглушил негодующий ропот, Амаре же снова захотелось придушить этого хорька. Сперва он заставил всех слушать бесконечные разглагольствования Ульфуса, теперь пытается свернуть дело, ссылаясь на спешку. Правда, подобная тактика, случалось, приносила успех в Сенате, хотя чаще в тех случаях, когда не находилось серьезных противников. Но такое… усомниться в умственной полноценности Гая – это мастерский штрих. Если эту мысль поддержат большинство сенаторов, почти все сделанное Гаем за время вторжения ворда сочтут незаконным и жадный до власти Сенат обесценит все его действия. Секстус ведь теперь едва ли сможет защититься.