была и его мать, вызванная в суд по обвинению, что ее муж является баем. Подобно другим ответчицам, его мать после фиктивного суда приговорили к двухлетнему домашнему аресту451. В ситуации, когда многие взрослые мужчины-казахи оказались под арестом или в изгнании, женщины часто оставались единственными, кто документировал полнейший ужас, воцарившийся в республике осенью 1928 года. В прошении, отправленном в Москву, Зейнеб Маметова (Зейнеп Мәметова) просила освободить ее мужа, бывшего члена Алаш-Орды, советского чиновника и одноклассника Ураза Джандосова. Она описала, как происходила экспроприация имущества другого человека, Садыка Жердектабканова, жившего в одном с ними районе. «Члены комиссии раздевали последнего почти догола. Завязывали ему рот и приставляли револьвер к груди, требуя рассказать, где еще имеется у него скот, спрятанное добро и т.д.». Когда стало ясно, что скота у него после конфискации не осталось, они исхлестали его голую спину до крови. Беременная жена Жердектабканова, увидевшая лужи крови, умерла от сердечного приступа452.

Архивы полны писем протеста, которые писали Сталину, членам ЦИК РСФСР и республиканским чиновникам люди, арестованные в качестве баев, или их родственники. Неясно, достигло ли хоть одно из этих писем своей цели, но они служат наглядной иллюстрацией того, как казахи взяли на вооружение понятия советской власти453. Маметова в своем прошении старательно подчеркивает скромное происхождение своего мужа, заявляя, что он – сын «рядового казака [казаха]-бедняка». Упоминает она и о предках мужа, пытаясь показать, что он не принадлежит к могущественному роду: «Мой муж происходит из захудалого рода „Шуйе“, из племени „Найман“»454. Житель Семипалатинского округа подробно рассказал о своих татарских предках, тщетно доказывая, что он не казах и, следовательно, не должен подпадать под конфискацию455. Турагул Ибрагимов (Турағұл Ибрагимов), сын известного казахского писателя Абая Кунанбаева, приложил исключительные усилия с целью доказать, что происхождение его семьи не особенно знатное. Абай Кунанбаев был сыном султана Кунанбая (Құнанбай Өскенбайұлы), и Ибрагимов пытался доказать, что султан являлся всего лишь «обычным управителем». Постановление о конфискации, утверждал он, применимо лишь к «потомкам ханов и агасултанов», которые, по его словам, были ханскими управителями456.

Письма свидетельствуют и о тяжелейших лишениях, выпавших на долю этих людей и их семей в изгнании: депортации подлежали и пожилые родственники записанных в баи, включая их 85-летних дедов и бабушек457. В своем прошении Ибрагим Маманов написал, что у него и его семьи в месте изгнания нет ни скота, ни сельхозинвентаря. Никто не хочет брать на работу «ссыльных». Он предсказывал: «И вот все мы, с малыми детьми[,] почти обречены на голодную смерть»458. Турагул Ибрагимов описывал подобные же лишения, сообщая, что его сослали в Сыр-Дарьинский округ, находящийся на расстоянии более тысячи километров от его родного Семипалатинского округа. В Сыр-Дарьинском округе у него не было никаких средств, чтобы прокормить себя и свою семью. Дело Ибрагимова пересмотрено не было, и в 1934 году он умер в Чимкенте, куда был сослан459.

Партийные документы этой поры в подробностях фиксируют разрушение старого образа жизни в результате грабежей со стороны активистов. Серия телеграмм Нурмакова и Ерназарова сообщает о многочисленных примерах конфискации таких «предметов домашнего обихода», как «ковры», «платье» и «белье»460. Распоряжение конфисковать и передать в Центральный государственный музей республики такие предметы, как «старинные арабские и персидские рукописи», «родовые списки» и «золотая и серебряная посуда»461, красноречиво свидетельствует о последствиях кампании для казахской наследственной элиты. Хотя значительная часть экспроприированного скота предназначалась колхозам, многие активисты попросту захватили самых лучших животных для себя. Случалось и так, вспоминал Шаяхметов, что активисты собирали скот и загоняли его в загоны. Там животные и оставались – по большому счету забытые, без укрытия и еды. С началом зимы эти животные, бывшие основой самого образа жизни кочевников-казахов, начали массово дохнуть, и чиновники, стремясь избежать эпидемий, заставляли местных хоронить гниющие трупы462.

Некоторые казахи боролись, стремясь избежать конфискации. Они распределяли свой скот между родственниками, продавали его или забивали. В определенных случаях родственники или сторонники тех, чье хозяйство было конфисковано, мстили активистам, и некоторые из тех, кто «обнаружил» бая, заплатили за это своими жизнями463. Но все же самым обычным ответом на конфискацию стало бегство – стратегия, которую кочевники не раз применяли в прошлом при неблагоприятных политических или климатических изменениях. Казахи бежали в Киргизию, Сибирь или, через границу, в Китай464. Хотя в конце 1927 года московское руководство начало создание новой системы внутренних границ в республике, добиться их соблюдения было сложно. Казахи часто бежали из одного округа в другой, чтобы уйти от конфискации465. Даже после ареста многие записанные как баи, когда их пытались доставить к месту ссылки, скрылись, исчезнув в песках у озера Балхаш466.

Подводя в письме к ЦК итоги конфискационной кампании, Голощёкин утверждал, что «середняк в ауле стал центральной фигурой»467. Партия прославляла эту кампанию как важнейший этап в формировании казахского чиновничества: «Вся тяжесть работ по конфискации пала, преимущественно, на плечи казахской части организации. Уполномоченные, агитаторы комиссии целиком вербовались из казахов-коммунистов»468. Впрочем, Голощёкин признавал, что кампания не была лишена недостатков; в первую очередь она не смогла достичь намеченных цифр конфискации: «Характер самого объекта конфискации – скот, легко передвигающийся, легко распыляемый, легко реализуемый на базарах и рынках»469. Он сообщал, что партия конфисковала 144 474 головы скота, выполнив план (225 972 головы скота) всего на 64%470.

Партийные документы позволяют получить представление о людях, которых арестовали в качестве баев. Из 696 экспроприированных баев 73% были классифицированы как «полукочевые», примерно 18% были «оседлыми» и 8% – «кочевыми»471. Из двенадцати административных единиц, прошедших через конфискацию, наибольшее число баев было обнаружено в Сыр-Дарьинском (106 человек), Алма-Атинском (82) и Уральском (66) округах472. По официальной статистике, арестованные баи принадлежали к следующим категориям: царские чиновники и потомки ханов (245 человек), аксакалы и бии (76), муллы и религиозные деятели (8), бывшие участники и функционеры Алаш-Орды (44). Остальные баи (323 человека) классифицировались как «крупные скотоводы», являвшиеся «антисоветскими элементами в ауле»473.

Эти статистические данные наглядно показывают, какие изменения происходили в казахском обществе после конфискации. Хотя Алаш-Орда пользовалась поддержкой в разных казахских племенах, наиболее крепкими ее позиции были среди образованных казахов из племени аргынов (арғын) Среднего жуза474. Таким образом, атака на Алаш-Орду привела к сильнейшему сокращению числа аргынов в верхних эшелонах партии. Большинство «бывших царских чиновников и потомков ханов», вероятно, принадлежали к