Им было по пути, и вскоре Уинсет сказал:

– Слушай, вот что мне действительно интересно, как имя той темненькой, что была с тобой в ложе? Она что, с Бофортами приехала? Ну, та, от которой твой дружок Лефертс вроде как без ума.

Арчер, непонятно почему, но почувствовал раздражение. На кой черт Неду Уинсету понадобилось знать имя Эллен Оленска? А вдобавок, какое она имеет отношение к Лефертсу? Такое любопытство Уинсету вовсе не свойственно, впрочем, вдруг пришло в голову Арчеру, он же журналист!

– Надеюсь, ты не интервью у нее желаешь брать? – шутливо спросил он.

– Нет, если только не для прессы, а для себя лично, – парировал Уинсет. – Дело в том, что она моя соседка, – странно, конечно, такой красотке селиться в моем районе. И она была очень внимательна к моему мальчику, когда он гонялся за котенком, упал и сильно поранился. Она выскочила с непокрытой головой, взяла его на руки, унесла, замечательно забинтовала коленку и была так красива и так полна сочувствия, что совершенно ошеломленная моя жена даже не спросила, как ее зовут.

Сердце Арчера переполнилось каким-то радостным и теплым чувством. В услышанном рассказе не было ничего особенного: каждая женщина сделала бы точно то же самое для соседского ребенка. Но в этом вся Эллен – выскочить с непокрытой головой, схватить ребенка, прийти на помощь и ошеломить бедную миссис Уинсет до такой степени, что та даже не спросила, кто она и как ее зовут!

– Это графиня Оленска, внучка старой миссис Мингот!

– Фью, графиня! – присвистнул Нед Уинсет. – Не знал, что графини так дружелюбны. Минготы особого дружелюбия не проявляют.

– Проявляли бы, если б их допускали к себе.

– Ах, ну ладно…

Это был их старый нескончаемый спор о нежелании так называемых «умных» общаться с людьми модными и светскими, и оба они знали, что затевать опять этот спор бессмысленно и бесполезно.

– Интересно, – вдруг переключил разговор Уинсет, – каким образом графиня очутилась в нашей трущобе?

– Она просто совершенно не придает значения тому, где жить, и вообще всем нашим светским условностям, – сказал Арчер, втайне гордясь созданным им портретом.

– Хм… а ведь живала в местах и получше, – заметил его собеседник. – Ну, вот и мой угол.

Сутулясь, он побрел на другую сторону Бродвея, а Арчер стоял и, глядя ему вслед, размышлял над последними его словами.

Неду Уинсету были свойственны неожиданные прозрения – нет-нет да и скажет вдруг что-нибудь очень меткое, и Арчеру оставалось лишь дивиться, почему, обладая такой проницательностью, Уинсет так покорно принял свое поражение в возрасте, когда другие еще продолжают борьбу.

Арчеру было известно, что у Уинсета имеются жена и ребенок, но их он никогда не видел. Встречались приятели либо в «Сенчери», либо в каком-нибудь злачном месте, излюбленном театральной публикой и журналистами, как, например, в том ресторанчике, куда Уинсет приглашал его, чтоб выпить пива. Арчеру он дал понять, что жена его больна, что могло означать как физическое нездоровье бедной женщины, так и отсутствие у нее навыков общения или вечерних нарядов, или же и того и другого вместе. Сам Уинсет светские условности ненавидел. Арчеру же, надевавшему по вечерам фрак или смокинг, потому что считал такой наряд удобным и аккуратным, а на поддержание удобства и аккуратности всегда выделял достаточно денег из скромного своего бюджета, отношение Уинсета к условностям виделось некой «богемной позой», по сравнению с которой люди светские, привыкшие, как нечто само собой разумеющееся, менять платье, отнюдь не всегда для этого прибегая к помощи многочисленной прислуги, кажутся и проще, и увереннее в себе. Тем не менее общение с Уинсетом Арчера всегда взбадривало, и, едва увидя где-нибудь его бородатое, с печальными глазами лицо, он спешил вытянуть журналиста из его уголка и увести на прогулку для долгой беседы.

Журналистом Уинсет сделался не по собственному выбору. Он был рожден для писательского творчества, но ко времени его рождения тот мир, где он появился на свет, перестал интересоваться литературой, и том его коротких, изящных критических эссе, сто двадцать экземпляров которого были распроданы, а тридцать – розданы бесплатно, разочаровал издателей, разорвавших с ним контракт и переключившихся на более выгодный и пользующийся спросом материал. После этого Уинсет, изменив своему призванию, устроился в редакцию еженедельника для женщин, где фасоны и выкройки перемежались со старомодными любовными романами и рекламой безалкогольных напитков.

Работа в «У камелька» (так называлось это издание) его чрезвычайно занимала и забавляла, но за всеми его остротами и шутками проглядывала неизбывная горечь еще нестарого человека, сдавшегося после первой же попытки. Беседы с Уинсетом невольно заставляли Арчера сопоставлять собственную жизнь с жизнью приятеля. Он чувствовал, как пуста его жизнь, однако жизнь Уинсета казалась ему еще более пустой, и хоть общность интересов и обмен забавными наблюдениями и делали их беседы увлекательными, в суждениях их всегда ощущалась некая ограниченность дилетантизма.

– Дело в том, – однажды сказал Уинсет, – что оба мы не вписались в окружающее. Ну, со мной-то все ясно, я в нокауте, и тут уж ничего не поделаешь. Умение у меня только одно, но спросом оно не пользуется и при жизни моей пользоваться не будет. Но ты человек свободный и обеспеченный. Почему бы тебе не попробовать укрепиться в жизни? А способ тут только один – заняться политикой.

Арчер зашелся в смехе. Как прожектором высветилась глубокая пропасть между людьми типа Уинсета и такими, как он, Арчер. В высшем обществе каждый знал, что в Америке «джентльмену в политику идти не следует». Но так как заявить об этом Уинсету Арчер не мог, ограничился он лишь словами: «Сам можешь видеть, какая судьба ждет честного человека в американской политике! Они не пускают нас туда!»

– Кто эти «они»? Почему бы вам не объединиться и самим не стать «ими»!

Арчер уже не смеялся, но улыбался чуть снисходительной улыбкой. Бессмысленно продолжать эту дискуссию: всем известна печальная судьба немногих джентльменов, рискнувших замарать свое чистое белье, заняв посты в муниципальной и федеральной политике. Прошло то время, когда такое было возможно, теперь страна оказалась во власти дельцов, финансовых воротил и иммигрантов, людям же приличным остаются лишь спорт и культура.

– Культура! Конечно, если б только она у нас была. Остались лишь маленькие островки, клочки, иссохшие грядки, жаждущие ухода, ожидающие, чтоб их вновь вскопали и удобрили – это жалкие остатки старой европейской традиции, принесенной сюда вашими предками. Но вы в меньшинстве, у вас нет объединяющего центра, нет конкуренции, нет аудитории. Вы подобны картинам на стенах покинутого дома! «Портрет джентльмена» – вот что это за картины! Вы ничего не