обменявшись немногими фразами с миссис Бофорт, любительницей хорошо выглядеть, но не любительницей поговорить, Арчер сел позади мадам Оленска. Вскоре в ложе из мужчин, кроме него, остался только мистер Силлертон Джексон, потихоньку развлекавший миссис Бофорт рассказом о последнем воскресном приеме у миссис Лемюель Стратерс (где, говорят, даже были танцы!). Под прикрытием этой болтовни, которой миссис Бофорт внимала с очаровательной улыбкой, и повернув голову так, чтобы ее точеный профиль был хорошо виден из партера, мадам Оленска сочла возможным заговорить с Арчером, тихонько шепнув ему:

– Думаете, – спросила она, кивнув в сторону сцены, – он пошлет ей завтра утром живые розы?

Арчер покраснел, от удивления сердце его подскочило. У мадам Оленска он был всего лишь дважды и дважды слал ей желтые розы, всякий раз без карточки. До этого момента она не упоминала о цветах, и он не предполагал, что она догадалась, кто даритель. Теперь же это признание и связь, которую она усматривала между печальными событиями на сцене и их расставанием, взволновали его и были ему приятны.

– Я как раз думал об этом и даже хотел уйти из театра, унося с собой эту картину, – сказал он.

К его удивлению, она покраснела, недовольно нахмурилась и опустила взгляд, разглядывая перламутровый бинокль, который держали ее затянутые в перчатки руки.

– Чем же вы заняты, пока Мэй в отъезде? – спросила она после паузы.

– Ушел в работу, – отвечал он, немного досадуя такому ее любопытству.

Повинуясь устойчивой привычке, Уэлланды неделей назад отправились в Сент-Огастин, где из-за предполагаемой слабости бронхов мистера Уэлланда всегда проводили последние полтора месяца зимы. Мистер Уэлланд был человеком молчаливым и мягким, собственных мнений он не имел, зато привычки имел незыблемые. Менять или нарушать их никому не дозволялось, и одной из таких привычек была его ежегодная поездка с женой и дочерью на юг. Сохранять привычный ему домашний уклад было необходимо для его душевного равновесия – сам он никогда не знал, ни где его щетки для волос, ни как раздобыть марки для писем. Все это должна была подсказать ему всегда находившаяся рядом миссис Уэлланд.

Поскольку в этом семействе все обожали друг друга а мистер Уэлланд являлся центральным объектом обожания, жене его и Мэй и в голову не приходило отправить его в Сент-Огастин одного, сыновья же, которые оба были юристами и не могли оставлять Нью-Йорк зимой, приезжали в Сент-Огастин к Пасхе и возвращались в Нью-Йорк вместе с отцом.

Подвергать сомнению необходимость Мэй сопровождать отца в Сент-Огастин и обсуждать это с семьей для Арчера было немыслимо. Репутация семейного доктора Минготов в значительной степени строилась на том мастерстве, которое он проявлял, борясь с обострениями пневмонии мистера Уэлланда, пневмонии, которой у того никогда не было, и потому на Сент-Огастине он настаивал решительно и безапелляционно. Первоначально предполагалось объявить о помолвке Мэй лишь после возвращения из Флориды, но факт переноса объявления на более ранний срок никоим образом не мог повлиять на планы мистера Уэлланда. Арчер с удовольствием присоединился бы к семейству, пожарился бы на солнышке, покатался бы на яхте со своей невестой, но и он был связан обычаем и условностями. Не отличаясь особым рвением в исполнении своего служебного долга, он тем не менее был бы не понят минготовским кланом, если б вдруг в середине зимы попросил бы отпуск, его бы осудили за легкомыслие, и потому он принял отъезд Мэй с должным стоицизмом, который, по его понятиям, являлся одним из главнейших компонентов и условий брака.

Он чувствовал на себе взгляд мадам Оленска, глядевшей на него исподлобья.

– Я сделала, как вы хотели… как советовали, – вдруг произнесла она.

– Ах, я рад, – отозвался он, смутившись оттого, что в такой момент она затронула эту тему.

– Я понимаю, что вы были правы, – продолжала она торопливо, порывисто, – но иногда жизнь ставит такие трудные вопросы… так озадачивает…

– Я знаю.

– И я только собиралась вам сказать, что действительно чувствую вашу правоту, – сказала она и быстро подняла к глазам бинокль, услышав, как открывается дверь в ложу, впуская к ним звучный голос Бофорта.

Арчер поднялся, вышел из ложи и покинул театр.

Всего лишь накануне он получил письмо от Мэй Уэлланд. В письме она со всем присущим ей чистосердечием просила его в их отсутствие быть «подобрее к Эллен». «Ты ей так нравишься, она восхищается тобой, и, знаешь, хоть она и не подает вида, но чувствует себя все еще одинокой и несчастной. По-моему, ни бабушка, ни дядя Ловел ее не понимают, они считают ее гораздо более светской и любящей светские развлечения, чем это есть на самом деле. А я ясно вижу, что в Нью-Йорке она скучает, хоть все наше семейство и не признает этого. Думаю, она привыкла к вещам, которых нет у нас здесь, в Нью-Йорке, – к хорошей музыке, к художественным выставкам, к встречам со знаменитостями – артистами, писателями, умными людьми, которыми ты так восхищаешься. Бабушка не понимает, что ей нужно больше, чем бесчисленные обеды и наряды, но я-то вижу, что ты один из очень немногих людей в Нью-Йорке, способных говорить с ней о том, что она действительно любит».

Какая же умница Мэй, какой всплеск любви к ней он ощутил, прочитав это письмо! Но брать его на вооружение и бросаться исполнять ее просьбу он вовсе не хотел – во‑первых, он был занят, а во‑вторых, ему, помолвленному, вовсе не улыбалось слишком открыто играть роль поклонника мадам Оленска. Он подозревал, что она умеет позаботиться о себе гораздо лучше, чем это представляется простодушной Мэй. У ее ног распластался Бофорт, над нею, как ангел-хранитель, кружит мистер Вандерлиден, а между ними, на средней дистанции, маячат многочисленные кандидаты (и Лоренс Лефертс в том числе), только и ждущие случая, чтобы приблизиться к ней, и все же, всякий раз видя ее или перекидываясь с ней одним-двумя словами, он не мог отделаться от чувства, что простота Мэй обернулась даже чем-то вроде прозорливости, и Эллен Оленска и вправду одинока и несчастна.

Глава 14

Уже в вестибюле Арчер наткнулся на своего приятеля Неда Уинсета, единственного из тех, кого Джейни называла «твоими умными людьми», с которым он любил иногда потолковать на темы немножко более глубокие, чем те, что обсуждаются в ходе обычной клубной или ресторанной болтовни.

Он и раньше заприметил в публике его сутулую, плохо одетую спину и сразу понял, что тот поглядывает в ложу Бофорта. Двое приятелей обменялись рукопожатием, и Уинсет предложил выпить по кружке пива в ближайшем немецком заведении. Но Арчер не был расположен к такого рода беседам, каких только и можно ожидать в подобных обстоятельствах, и отклонил предложение, сославшись на необходимость