Поверить в это полностью Арчер не мог. Как ни мало был он еще знаком с мадам Оленска, он начинал приходить к выводу, что умеет читать по ее лицу и голосу, а как лицо, так и голос ее при неожиданном появлении Бофорта выразили досаду и даже смятение. Ну а все-таки, что, если она специально покинула Нью-Йорк ради неотложной встречи с Бофортом? Хуже не придумаешь: если так, то она ему более неинтересна, она добровольно разделила судьбу вульгарнейших из женщин, бесстыдных обманщиц, ибо романом с Бофортом уронила себя на веки вечные.

Нет, хуже всего, в тысячу раз хуже, если она, зная цену Бофорту и, возможно, презирая его, все же чувствовала потребность в нем, влекомая тем преимуществом, которое он имел перед всеми другими мужчинами вокруг: знакомством с обычаями сразу двух континентов, причастностью к двум разнородным обществам, тесным общением с художниками, артистами и прочими публичными персонами, а также совершенным его презрением к местным предрассудкам. Пусть Бофорт вульгарен, малообразован и чрезмерно кичится своим богатством, однако обстоятельства его жизни вкупе с природной сметливостью делали беседы с ним более интересными, чем разговоры с людьми, далеко превосходящими его как морально, так и по положению, но отличающимися узостью мировоззрения, людьми, чей горизонт был ограничен пространством между Бэттери и Центральным парком. Разве может женщина, прибывшая из широкого мира, не почувствовать этой разницы и, значит, не ощутить влечения к нему?

Мадам Оленска в приступе раздражения сказала Арчеру, что они с ним разговаривают на разных языках, и молодой человек знал, что в каком-то смысле она права. Бофорт же понимал все тонкости ее речи и свободно владел ее языком: его взгляды на жизнь, стиль, все его суждения были всего лишь более грубым отражением взглядов, стиля и суждений графа Оленски, который тот так ясно выразил в своем письме. Это могло бы уронить Бофорта во мнении жены графа, но Арчер был слишком умен, чтобы посчитать, будто молодая женщина типа Эллен Оленска инстинктивно будет сторониться всего, что напоминает ей ее прошлую жизнь. Она может воображать, что полностью отвергла прошлое, но все то, что ранее чаровало ее, станет чаровать и впредь, пусть и против ее воли.

К такому болезненному, но объективному выводу пришел наш молодой человек, рассматривая историю Бофорта и его жертвы. Однако он испытывал сильное желание раскрыть глаза мадам Оленска на Бофорта, и порою ему казалось, что именно этого она и ждет.

В тот же вечер он распаковал посылку с книгами из Лондона. В коробке было то, чего он так долго и нетерпеливо ждал: новый том Герберта Спенсера [39], очередные рассказы плодовитого и блистательного Альфонса Доде и роман с названием «Мидлмарч» [40], о котором шла оживленная журналистская дискуссия. Отклонив три приглашения на обед, он засел за чтение, думая насладиться этим сполна, но, перелистывая страницы с наслаждением истинного книголюба, он не понимал, что читает, и бросал одну книгу за другой – внезапно ему попался маленький стихотворный томик, который он заказал, привлеченный названием «Дом жизни». Он взял его и погрузился в атмосферу, совершенно незнакомую прежде – на него пахнуло таким теплом, такой духовной насыщенностью и вместе с тем трепетной нежностью, что самые простые человеческие страсти осветились для него вдруг новым светом и засверкали по-новому. Почти всю ночь он как зачарованный не мог оторваться от этих колдовских страниц, а перед глазами то и дело возникал женский образ с чертами Эллен Оленска, но, проснувшись наутро, он взглянул на темно-кирпичные дома напротив, вспомнил о своем столе в конторе мистера Леттерблера и о фамильной скамье в церкви Милосердия Господнего, и час, проведенный в парке Скитерклиффа, отодвинулся куда-то в дальнюю даль, став бледной тенью за гранью возможного, подобием образов, так увлекших его ночью.

– Господи, какой же ты бледный, Ньюленд! – заметила Джейни за утренним кофе, а мать подхватила:

– Ньюленд, дорогой, я заметила, что в последнее время ты что-то кашляешь. Надеюсь, ты станешь следить за собой и не будешь работать до изнеможения.

Обе дамы были уверены, что старшие партнеры фирмы железным деспотизмом своим подрывают здоровье Ньюленда, сверх меры нагружая его работой, в чем Ньюленд предпочитал их не разубеждать.

Следующие два-три дня влачились с тяжкой медлительностью. Обычная рутина оставляла во рту горький вкус пепла, и временами он чувствовал, будто будущее его рухнуло и погребло его заживо под своими обломками. Ни о графине Оленска, ни о маленьком и таком подходящем ей домике он больше не слышал, а когда встречал Бофорта в клубе, они обменивались с ним лишь кивком через столы для виста. Так было, пока на четвертый день, вернувшись домой к вечеру, он обнаружил записку: «Зайдите завтра утром попозже. Я буду вам объяснить. Эллен». Больше в записке ничего не было.

Молодой человек, отправляясь обедать вне дома, сунул записку в карман, улыбнувшись неправильному английскому записки. После обеда он был в театре, и лишь вернувшись домой после полуночи, он вытащил записку мадам Оленска и не спеша прочел ее несколько раз. Отвечать на нее можно было по-разному, и он обдумал каждый из способов, взволнованно принимая и отвергая одно решение за другим, и так час за часом, забыв о сне. А утром решение было наконец принято: побросав в дорожную сумку какие-то вещи, он поспешил на пароход, отправлявшийся в этот день в Сент-Огастин.

Глава 16

Когда Арчер шел по засыпанной песком главной улице Сент-Огастина к дому, который ему указали как дом мистера Уэлланда, и когда он увидел стоявшую под магнолией Мэй Уэлланд, чьи волосы освещало солнце, он даже удивился, почему он медлил и так долго не приезжал.

Здесь была истина, здесь была реальная жизнь, жизнь, отданная и принадлежавшая ему, а он, так презиравший произвольно наложенные ограничения, боялся оторваться от стола в конторе, боялся, что посмотрят косо на его несвоевременную отлучку!

Увидев его, она воскликнула: «Ньюленд! Что-нибудь случилось?», а он вдруг подумал, что было б больше по-женски, если б она, едва взглянув на него, в его глазах прочитала, почему он приехал. Но когда он ответил: «Да, случилось. Я понял, что должен тебя увидеть», и она залилась счастливым румянцем, холодок первой ее удивленной реакции растворился, и он понял, с какой легкостью он будет прощен и как быстро слабое неудовольствие мистера Леттерблера забудется, потонув в улыбках снисходительной родни.

Даже в столь ранний час на улице нельзя было позволить себе ничего сверх формальных приветствий, Арчер же мечтал остаться с Мэй наедине и излить на нее всю нежность и все свое нетерпение. До