— Неа, — отказался галикарнасец. — Меня дома невеста ждет.

— Как знаешь, — в голосе друга слышалось возбужденное нетерпение. — Надо гульнуть на свои, пока есть. Пособие от Народного собрания софронист будет держать у себя до выпуска. И вообще... У меня женщины месяц не было. Мне сейчас любая горгона покажется Афродитой.

Вскоре обе хохотушки уже сидели рядом с эфебами. Увальни восприняли исчезновение соседок благодушно. А в сторону соперников даже не смотрели.

Тимофей распетушился. Подробно рассказывал, откуда они, зачем прибыли на Хиос и сколько здесь пробудут. Девушки поддакивали, прижимались к нему с обеих сторон.

Когда служанка подошла к столу, они незаметно перемигнулись с ней. Вскоре та принесла кувшин. Попойка продолжалась. Хохотушки активно подливали новым ухажерам, но сами почему-то не пили.

Геродот помалкивал, потому что ему было неловко. Да и в сон от выпитого потянуло. Голоса вокруг стали глуше краски померкли, накатила слабость. Широко зевнув, он ткнулся лбом в стол...

Очнулся галикарнасец в телеге, лежа ничком на прелой соломе. К мокрому лицу липли листья, воняло рвотой. Хотел перевернуться на спину, но руки не слушались.

По тупой боли в запястьях Геродот понял, что они связаны. Когда он заелозил ногами, перевернуться все-таки удалось. В груди бил молот, затылок ломило, хитон набух влагой, словно его только что выстирали.

Мелькнула мысль: «Обмочился, что ли? Мамочки, стыд-то какой!»

Рядом послышался хрип. Резко повернув голову, Геродот увидел бледное лицо Тимофея. Друг все еще не пришел в себя. Один его глаз был полуоткрыт, но зрачок закатился под веко. С губ на подбородок свисал подтек густой слюны.

«Так он и выпил больше, — запаниковал галикарнасец. — А вдруг вообще не очнется?»

И тут он все понял:

«Отравили!»

Обрывки воспоминаний сложились в четкий мозаичный узор:

«Гостиница! Хохотушки! Вино с горьким привкусом, которое мы не заказывали!»

Вопросы шершнями роились в больной голове. Сердце то замирало, то рвалось из груди. От чудовищной несправедливости происходящего хотелось выть.

— Слышь, Харес, — послышался голос над головой. — Кажись, один очнулся.

— А второй? — спросил другой голос.

— Пока нет, — протянул первый.

— Тогда к ручью, — приказал Харес. — Надо окатить водой... Ты знаешь правила — раб должен быть в сознании, когда его проводят через ворота. Чтоб сам прочитал.

Услышав слово «раб», Геродот чуть не застонал, но усилием воли сдержался. По голосам он узнал в возницах увальней из трапезной пандокеона.

Телега остановилась на берегу горной речки. Прозрачная тугая струя бесновалась на базальтовом пороге. В зарослях олеандра ошалело пели птицы.

Когда краснорожий окатил Тимофея водой из меха, эфеб вскинулся, выпучив воспаленные глаза. Потом задергался на соломе, словно хотел вскочить. Но связанные руки мешали.

Оба возницы довольно заржали. Бровастый молча ударил Тимофея кулаком в грудь. Тот охнул, скорчился, но больше не делал попыток вылезти из телеги. Только затравленно смотрел на похитителей.

Отдышавшись, саммеот спросил с дрожью в голосе:

— Кто вы?

— Твой ночной кошмар, — процедил краснорожий.

Возницы снова грубо рассмеялись. Тогда он почти крикнул:

— Куда вы нас везете?

На этот раз похититель ответил спокойно и обстоятельно:

— Скажу, чтоб ты заткнулся... На медные копи. Вы теперь рудокопы. Будете орихалк копать... Вашего хозяина зовут Гелесибий. Про прошлую жизнь забудьте. Чем раньше забудете, тем легче будет жить в лагере... Кормят два раза в день. Если выработал норму, получаешь добавку. Если нет — тащишь до лагеря форейон хозяина... Будете стараться, дадим женщину. У нас хорошие фракки...

Тимофей не дал ему договорить:

— Мы эфебы из афинского таксиса... Нас будут искать!

— Где искать? — с наигранным удивлением спросил краснорожий. — А то мы не знаем, что вы в самоволку сбежали.., Во-первых, гоплиты на службе ходят строем, во-вторых — не шляются в одиночку по кабакам... Думаете вы у нас такие первые?

Эфебы удрученно молчали...

Вскоре показался лагерь. Когда телега проезжала ров, Геродота с Тимофеем накрыла волна смрада. Возницы не обратили на него никакого внимания.

Возле ворот они выволокли пленников из телеги и подтолкнули к распахнутым створкам.

— Смотреть вверх! — скомандовал краснорожий.

Геродот поднял глаза. Опоры соединялись доской, на которой черной краской было написано слово: «Гадес».

3

Бровастый ударами палки загнал пленников в барак, над входом в который висел грубо вырезанный из дерева молот. Воняло здесь не так сильно, как возле рва, но в нос непривычно шибануло кислым запахом пота и мочи.

Вдоль прохода валялись тюфяки — продавленные, мешковина местами рваная, в бурых пятнах. На некоторых неподвижно лежали люди. Кто-то кашлял, кто-то стонал.

У Геродота упало сердце. Неужели ему придется сгинуть в этом богами забытом месте, вдали от родных и друзей. В штольне под завалом, в жутком лагерном бараке от болезни или побоев, а то и в колодках, стоя на коленях под палящим солнцем.

Бровастый грубо подтолкнул эфебов к двум крайним тюфякам. Потом вышел из барака, походя пнув ногой какого-то бедолагу в рваном хитоне. Тот лишь поджал к животу колени и зашелся в кашле.

— Пифон! — рявкнул на него надсмотрщик. — Введи сопливых гоплитов в курс дела.