— Не вру, — быстро ответил галикарнасец.

И снова скорчился от удара. Его били долго, умело, изощренно. Так, чтобы причинить максимальную боль, но не покалечить. Время от времени окатывали водой из бурдюка, чтобы снова задать один и тот же вопрос: «Ты ангелиофор?»

Он все отрицал.

Тогда его снова втолкнули в зиндан.

Окровавленный, потерянный, измученный побоями, но не сломленный Геродот валялся на гнилой соломе. Сил не было даже на то, чтобы напиться воды из миски. Он просто закрыл глаза и впал в беспамятство...

Ночью галикарнасец пришел в себя. Облизнув губы, осмотрелся. Из круглого отверстия над дверью бил слабый свет от горевшего факела. Все тело болело, на лице застыла корка свернувшейся крови.

«Надо бежать, — отчаянно думал Геродот, — живым я отсюда не выйду».

Он обошел камеру. Кроме грязной подстилки и миски в ней не было ничего. Но в полу зияла дыра, решетку над которой покрывали засохшие струпья испражнений. Превозмогая отвращение, пленник подергал прутья — безуспешно.

Тогда он разбил миску ногой. Острым краем черепка начал ковырять глину. Сухие комки сыпались в темноту. Когда решетка зашаталась, галикарнасец с силой рванул ее на себя.

Потом лег, чтобы посмотреть в дыру, но взгляд уперся в стену непроницаемой темноты. Зато внизу Геродот отчетливо услышал монотонный шум потока. Потянуло свежестью.

Галикарнасец бросил вниз кусок глины — раздался слабый плеск. Он приподнял голову и прислушался. Казарменный шум давно стих, лишь из коридора доносился храп. Тогда Геродот уперся ладонями в пол, опустил в дыру ноги и спрыгнул. Мгновение полета закончилось ударом о воду.

Подземная река оказалась неглубокой. Холод освежил беглеца, придав ему сил. По колено в воде Геродот двинулся вниз по течению. Ладонью ощупывая грубую кладку стены.

«Если это оросительный кяриз, тогда я выйду на поле, — соображал он. — А если ручей, то должен впадать в Пактол или сразу в Герм... Но все равно должен идти через пашню, иначе зачем стены укреплять...»

Вдруг рука попала в пустоту, а затем пальцы почувствовали мокрую скользкую грязь. Из глубины ниши донесся крысиный писк. Геродот с омерзением прополоскал кисть в воде.

Галикарнасец спотыкался, когда нога цеплялась за камень. Проваливался в ямы, погружаясь в воду по пояс. Одежда давно промокла; его била дрожь от затхлой сырости. С лица то и дело приходилось смахивать липкие обрывки паутины.

Один раз Геродот наткнулся на кирпичную осыпь. В груде гнилого тряпья вперемешку с чем-то мягким и вязким он неожиданно нащупал обглоданный крысами человеческий череп. Накатила тошнотворная вонь. Галикарнасец отшатнулся, бормоча молитву Зевсу Хтонию.

Летучие мыши метались над головой. Геродот закрывался рукой, чувствуя взмахи крыльев у самого лица. Иногда ему казалось, что это злобные Эриннии и он бредет по Реке смерти в Гадес.

Сил оставалось все меньше. Ушибы болели. Беглеца мучила жажда, но пить из грязного потока он опасался. Стараясь не поддаваться унынию, Геродот продолжал упрямо продвигаться вперед.

Наконец, впереди появился слабый свет. Галикарнасец начал различать наросты мха на стенах, рваные лоскутья паутины, покосившиеся балки с белесыми пятнами плесени, плывущий по течению мусор.

Геродот из последних сил бросился вперед, настолько отчаянно ему хотелось выбраться из мрачного подземелья. Из горла рвалось тяжелое прерывистое дыхание, ноги казались свинцовыми. Но в груди росло ликование — он сделал это, он жив.

Вот и расщелина.

Галикарнасец увидел перед собой желтый лунный диск. Призрачное сияние освещало склон холма, чахлую растительность и темную дыру среди обломков известняка, из которой он только что выполз.

Осыпь сбегала к равнине. Дальше ручей петлял по размытому песчаному руслу через поле. Ночной туман завис над зарослями шибляка. Герм был где-то впереди, у подножия северных гор, которые утром хорошо просматривались со скалы, на которой лежал Геродот.

Галикарнасец по гравию спустился к пашне. От ощущения того, что ему чудом удалось избежать катастрофы, накатила слабость. В голове шумело, ноги подгибались. Тогда он просто сел под кустом боярышника, обнял руками колени и положил на них голову.

Продремал до рассвета, а стоило туману рассеяться, как он зашагал по кромке берега. Но ушел недалеко. Ручей резко вильнул в сторону. Геродот обогнул невысокий обрыв — и сразу присел.

В двадцати шагах от него стояла, опустив морды к воде, пара оседланных коней. Над обрывом горел костер, уютно потрескивали дрова, звучала неторопливая речь. Разговаривали по-фригийски.

«Дозор на привале, — с досадой подумал беглец. — Не проскочить, заметят».

Пришлось затаиться. Из-за валуна ему было видно, как один из фригийцев спустился к ручью, чтобы набрать воды во фляги. Когда всадники неторопливо уехали к Герму, он снова двинулся вперед.

Быстро светало. Опасаясь погони, галикарнасец торопился добраться до реки. Оступался на скользких булыжниках, шуршал галькой. Но плеск воды на перекатах заглушал шум шагов.

От близкого русла пахнуло сыростью. Вкрадчиво зашелестел растревоженный ветром рогоз, глухо шепталась осока. По прибрежному болоту Геродот шлепал уже не таясь. Огни костров остались позади, в пойменных лугах.

Галикарнасец подтащил к кромке воды почерневший топляк. Быстро разделся, скрутил одежду в ком. Насадив его на сук, столкнул корягу в реку. Поплыл вдоль затона, вглядываясь в заросли.

Когда увидел бесхозную долбленку, осторожно погреб к ней. Перевалился через низкий борт, схватил весло. Одевался уже на стремнине. Потом упал на дно и затих.

Лодка медленно плыла по течению, поворачиваясь на глубоководных воронках. Со стороны могло показаться, что она пустая. Мало ли — рыбак-разиня увлекся наметом, да забыл ее привязать. Вот она и дрейфует себе, а хозяин, дурачина, наверное, мечется теперь по берегу, кусает локти...

Так и лежал на спине, даже когда долбленку понесло под мост на тарасах.