Рабыня разнесла по бараку корзину с недоваренной капустой. Бросала скользкие листья в протянутую посуду. Херил жадно ел, эфебы к пайке даже не притронулись. К мискам новичков тут же полезли чьи-то вороватые руки.

В проеме снова появилась фигура.

— Отбой! — заорал Харес...

— Подъем!

Геродот мгновенно проснулся. Он не спал почти всю ночь, только перед рассветом погрузился в мутное забытье. Рядом заворочались рудокопы. Барак наполнился испуганным шепотом, тяжелыми вздохами, шарканьем ног.

Вскоре вместе с товарищами он брел по прогону к седловине хребта. Цепи качались и звенели, подчиняясь ритму движения. Скоба уже натерла ногу, поэтому каждый шаг отдавал резью.

Харес несколько раз ожег галикарнасца плетью. Не за дело, а просто для острастки. На лице идущего справа от Геродота Тимофея застыло выражение недоуменного отчаяния. От Херила его отделяли несколько потных спин, поэтому лица саммеота он не видел.

Показались кучи бурой выработки. Земля вдоль седловины была изрыта похожими на гигантские кротовые норы шурфами. Харес выкрикнул приветствие. Часовой на сторожевой вышке откликнулся.

Перед большим конусом медеплавильной печи уже суетились люди в фартуках. Одни раздували мехи, другие ворошили в топке древесный уголь, третьи подбрасывали в жерло тигля комки руды.

Рядом высился штабель каменных мульд для отлива чушек. Ветер сдувал с груд шлака мелкую песчаную пыль. Над копями стелился густой черный дым.

Рудокопы разобрали корзины, кирки и лопаты, после чего разбрелись по шурфам, волоча за собой цепи. Возницы направились к повозкам. Защелкали бичи, заорали надсмотрщики. Сторожевые эпирские молоссы надрывались хриплым злобным лаем.

Харес разделил рабов на забойщиков и носильщиков. Под пристальным взглядом вооруженного кописом громилы Тимофей полез в шахту. Жердяная лестница предательски шаталась. Нога то и дело соскальзывала с хлипкой перекладины.

Следом спускался Геродот, едва не наступая другу на пальцы. Висевшая на плечевом ремне лопата билась о бедро. Он старался не смотреть вниз, в темную мрачную глубину подземелья.

Вверх тоже не посмотришь, потому что от движений маячившего над ним раба стенки шурфа осыпались. Земля застревала в волосах, мелкие камни больно щелкали по голове и плечам.

Почувствовав под ногами твердую поверхность, Геродот отступил на шаг, чтобы все-таки взглянуть вверх. Высоко над ним висело яркое голубое пятно. Ему стало страшно, он подумал, что больше никогда не увидит дневного света.

С лестницы заорали, чтобы он освободил место. В нише тускло мерцал огонек лампы. В глубь горы уходила штольня, из которой доносились удары кайла. Его толкнули в спину — давай уже, лезь.

Тогда он на полусогнутых ногах, сильно наклонившись вперед, побрел по узкому проходу, ощупывая ладонями стену. В плотной, густой, как болотная грязь, темноте. Попытался встать в полный рост, но тут же ударился затылком о каменный выступ.

Жадно хватая ртом спертый воздух, галикарнасец медленно двигался на стук впереди. Редкие лампы почти не давали света. Еле живые язычки пламени дрожали и захлебывались, пытаясь не умереть.

— Геродот, ты? — услышал он голос Тимофея. — Сгребай!

Галикарнасец завозил лопатой. Когда корзина заполнилась породой, он потащил ее к лестнице. Там уже ждал носильщик. Перекинув веревку на лоб, раб тяжело полез вверх.

Едва Геродот вернулся к Тимофею, как тот толкнул к нему полную орихалка корзину.

— Передали забойщики, которые глубже нас в штольне, — объяснил саммеот.

Геродот снова побрел к лестнице. Поясницу ломило, мучительно хотелось распрямиться. Чтобы дать спине отдохнуть, он то и дело садился на корточки. Но от непривычного положения сразу затекали колени.

Так он и мыкался по штольне взад и вперед, больно ударяясь локтем, головой или бедром о стены. Кожа на ладонях саднила, вывернутое плечо ныло, мелкие крошки породы в крепидах натирали пальцы.

День прошел как в тумане. Тимофей то горячечно работал, то вдруг бросал кирку, садился на землю и начинал плакать. Тогда Геродот обнимал друга, прижимая его вихрастую голову к своей груди.

Утешал:

— Мы что-нибудь придумаем...

Но не верил в то, что говорит.

4

Глубокой ночью Геродот растолкал Тимофея.

Приблизив лицо к его уху, зашептал:

— Если останемся работать на руднике, погибнем... Нужно оттуда валить.

— Куда? — вскинулся саммеот.

— Пифон рассказывал про мальчиков, которые расчищают просеку... Надо к ним в артель попасть. Хотя бы осмотримся... Нас-то уже не оскопят, мы из певческого возраста вышли.

— Как? — в голосе саммеота звучало отчаяние.

— Я знаю... Мне надо с Гелесибием поговорить...

Утром в барак в сопровождении двух надсмотрщиков ввалился управляющий. Шел по проходу, приложив к носу надушенный платок. Пифий подобострастно семенил впереди.

Рабы выстроились перед тюфяками.

Гелесибий указал на неподвижно лежавшие тела:

— Живы?

— Фракиец мертв, а эти двое еще дышат, но плохие, — доложил староста.

— Всех троих в ров, — приказал управляющий.

Неожиданно Геродот сделал шаг вперед. Один из надсмотрщиков мгновенно заслонил Гелесибия. Другой занес дубину для удара.

— Хозяин, — быстро сказал галикарнасец. — Не откажи...

Пифий даже задохнулся от такой наглости. На лице управляющего читалось недоумение — ходячая кирка осмелилась лезть с просьбой.

Он презрительно процедил: