подделкой личных данных. С точки зрения Ubisoft, создателей Assassin’s Creed, такой подход очень интересен: через свое вымышленное альтер эго в виде «Абстерго» сама компания ставит под сомнение факт создания сложных вселенных в исторически правдивых видеоиграх, и все это сопровождается политико-религиозным заговором… В то же время некоторые стали задаваться вопросами о правомерности покушения издателя на историческую точность определенных событий, описанных в играх серии [104]. Благодаря работе историков и тщательным исследованиям в плане истории и географии городов и земель вокруг них, у Ubisoft появился повод для гордости: компании удалось сделать то, что не удавалось никому, даже в кино. Существуют ли более точные копии Древнего Египта или Древней Греции, чем миры Assassin’s Creed: Origins и Odyssey, даже с учетом тех отступлений, что позволили себе разработчики? Нет. Игры серии даже стали частью школьных и университетских программ: их показывают на уроках в образовательных целях. Длительное ожидание привело к тому, что видеоигры – и, кстати, бюджеты, выделяемые на них – выросли достаточно, чтобы появление игр такого масштаба стало возможным. Игр, отчасти похожих на The Oregon Trail, – таких же важных в плане просвещения.

Red Dead Redemption предлагает совершенно иное прочтение. Полностью выдуманный мир внешне напоминает реальные пейзажи североамериканского континента вплоть до мельчайших деталей. Однако подход у игры остается прежним: каждое действие игрока, совершает он его по сюжету или вне, приглашает отправиться в своего рода путешествие в прошлое. Оно позволяет одним глазком взглянуть на образ жизни, архитектуру, флору и фауну той эпохи, прожить события – и важные для сюжета, и побочные. Например, можно пойти на охоту и пострелять из прекрасно реконструированного оружия того периода, поторговать алкоголем или посетить представления в театре Сен-Дени. Игрок может прожить целую вторую жизнь на Диком Западе без каких-либо ограничений в плане сюжета или мировоззрения, характерных для кино. Можно ли назвать это высшей точкой эволюции вестерна как жанра, синонимом свободы и раскрепощения? Эта свобода воли заложена в уроках истории: она учит исследовать мир, и отныне это можно сделать самому от лица Джона Марстона или Артура Моргана. При прочих равных получить тот же опыт, смотря на мир глазами Джона Уэйна или Джеймса Стюарта, невозможно.

Видеоигры не убили кино, вовсе нет. Никогда за всю историю искусства ни одна форма выражения не убивала другую. Однако эволюция методов ведения повествования от седьмого искусства к тому, что сейчас принято считать десятым, неоспорима. О том, как в дальнейшем преобразится этот «новый» способ проживания историй, можно только догадываться. И о том, как сможет перестроиться вестерн – жанр, так глубоко укорененный в кинематографе, – тоже.

Часть 3

Перспективы повествования

– Мы никогда не рыбачили и не убивали дичи больше, чем могли бы съесть сами. И мы не принадлежим к Синим мундирам. Почему они сваливают все на нас?

– Злы на цивилизацию.

– Цивилизацию? – Цивилизация подбирается к нам, парни. Синие мундиры не успокоятся, пока не захватят все земли к востоку от Миссисипи. Они не успокоятся, пока не вытеснят нас за Скалистые горы к берегам Тихого океана. Мы все рано или поздно в ней потонем. В смутные времена мы живем, Джед, в смутные времена.

Джед Купер и Гас («Последняя граница», режиссер Энтони Манн, 1955)

1

Так было и будет всегда

Смерть и рождение цивилизации

Подавляющее большинство проблем банды ван дер Линде в Red Dead Redemption 2 связано с тем, что после кровавой бойни в Блэкуотере в 1899 году они не умеют жить, не привлекая к себе лишнего внимания. Попытка ограбить бизнесмена Левита Корнуолла только приблизила крах банды Датча: нефтяной магнат и сахарный барон со связями в правительстве и армии вдобавок ко всему щедро спонсирует Национальное детективное агентство Пинкертона, поэтому сыщики неустанно преследуют банду, не гнушаясь использовать противозаконные методы. Во время последней встречи мужчины по обе стороны баррикад прекрасно знают, чем закончится столкновение лицом к лицу. Однако Датч не спешит расставаться со своими нравоучительными взглядами, направленными не столько на изменение позиции врага, сколько на оправдание собственной безнравственности: «Вы убиваете, я убиваю… Вы грабите, я граблю. Разница в одном: я выбираю, кого убить, кого ограбить, а вы губите каждого, кто стоит у вас на пути» [105]. Смерть Корнуолла положение не меняет: удар уже нанесен, и знамя в любом случае подхватят другие тираны, старающиеся управлять обществом всеми возможными способами, особенно с помощью власти и богатства, уродливо-комичной, но разрушительной формы господства. Именно по коммерческим причинам – как всегда, из-за нефти – Корнуолл убеждает военных выгнать индейцев из резервации. Он порабощает и другие народы, например островитян с Гуармы, где разбито множество плантаций сахарного тростника, не говоря уже о его влиянии на действующую власть: бизнесмен неоднократно использовал мэра Сен-Дени в разных ситуациях. По мнению Датча, все это – не «цивилизация», а само понятие «цивилизации» так же нелепо, как и желание жить в таком отсталом обществе.

К тому же по мере развития сюжета у банды практически нет времени на передышку: они в ловушке коммерческих, политических и психологических интересов множества влиятельных людей, стремящихся подчинить себе других с помощью страха. Все это отвергает дух свободы, живущий в тех, для кого Дикий Запад – место, где человек может в какой-то степени исправить свои ошибки. В этом парадокс судьбы Датча: стремясь на Запад и даже за его географические пределы – в Австралию, на Таити, – чтобы спастись от насилия, он применяет то же самое насилие, которое в итоге приносит больше бед, чем действия тех, кого он осуждает. Это внутреннее противоречие загоняет Датча в угол, и у него не остается иного выбора, кроме как совершить самоубийство.

Как такая жестокость может считаться нормой в обществе, которое находится на заре нового века и постоянно стремится к улучшению? В своих рассуждениях Датч намеренно обыгрывает слияние с развивающейся эпохой: в Redemption и он, и Джон – призраки прошлого, пытающиеся выжить там, где все, с чем они связаны, теперь порицается. Жестокая месть Джека Марстона через несколько лет докажет: порочный круг насилия вовсе не разорван и только стал еще более крепким. Столкнувшись с торжеством правосудия, цивилизация бросит все силы на другие формы преследования: социальное, этническое, политическое… Трагедия в истории банды ван дер Линде заключается в том, что ее последний представитель Джек в 1914 году (когда игрок берет на себя управление им), вероятно, превратится