— А кстати, что вы изучаете? В смысле, какое дело осваиваете? — Нигглер поперхнулся дымом и весело расхохотался. — Ну, то есть в чем специализируетесь — в лошадях?

— В лошадях?

— Ну да, в скачках, в бегах. Не играете?

Мистер Фезерстоун ответил, что, к сожалению, нет, он не может позволить себе этого увлечения, игра на скачках ему не по карману. Он изучает философию.

— А что такое философия?

Мистер Фезерстоун ответил, что объяснить это в нескольких словах очень трудно.

— К птицам случайно не имеет отношения?

— Нет-нет. Птицами занимается орнитология.

— Так вы, стало быть, изучаете свою философию в колледже?

— В университете, — поправил Нигглера мистер Фезерстоун, — в Оксфорде. — Он помолчал несколько минут, подумал, потом вдруг заговорил: — Я уже давно пытаюсь дать точное определение философии, и, по-моему, мне это более или менее удалось. Получилось примерно так: философия — это любовь к мудрости, а в применении к жизни это есть постижение действительности в ее причинно-следственных связях, изучение ее сил и законов.

Ошеломленный Нигглер молча открыл рот и чуть не выронил цигарку.

— Конечно, я лишь разъяснил суть, — продолжал мистер Фезерстоун. — В узком же смысле философию можно приравнять к метафизике, но обычно в нее включают и все дисциплины наук о нравственности и о мышлении — логику, психологию, этику, а также другие.

— Ну, разрази меня гром!

— Конечно, в ней существует множество направлений, вернее, существовало, например натурфилософия…

— А польза от нее какая-нибудь есть?

— Видите ли, вопрос о пользе здесь не ставится. Философия, по сути, вырабатывает обобщенную систему взглядов…

— Ну хорошо, хорошо, а для чего она все-таки нужна, черт меня раздери?

Цигарка Нигглера истлела почти до самого конца. Он был решительно не в состоянии поддерживать этот разговор и тоже тупо глядел на холмы, на дворники, на дождь. Наконец окурок таки упал с его губ, и тогда мистер Фезерстоун деловито сказал, что попытается изложить все более просто и доступно.

— Возьмите, к примеру, себя. Как по-вашему, что такое жизнь? То есть я хотел спросить, как лично вы себе ее представляете? Я имею в виду людей. Как бы вы их разделили, на какие категории?

Нигглер тотчас же очнулся от своего оцепенения и разразился веселым, добродушным хохотом, будто сразу смекнул, в чем тут дело.

— На две, — сказал он, — всего только на две. На простофиль и на умных.

— Ну вот, стало быть, это и есть ваша житейская философия, — объяснил мистер Фезерстоун.

— Вишь ты!

— Теперь возьмем Гитлера.

Нигглер даже отодвинулся от мистера Фезерстоуна подальше — так он был оскорблен, что его поставили в один ряд с Гитлером.

— Гитлер — сволочь, — сказал он.

— Так вот, философию Гитлера, — продолжал мистер Фезерстоун, — можно охарактеризовать как макиавеллевскую. В отличие от Аристотеля, который…

— Маки… как вы сказали?

— Макиавеллевскую, — повторил мистер Фезерстоун и объяснил: Макиавелли был флорентийский дипломат и государственный деятель, он стремился создать сильное правительство и считал, что для этой цели хороши любые средства, даже самые низкие и противозаконные…

— Хорош гусь, — отозвался Нигглер.

Все больше увлекаясь, мистер Фезерстоун предложил оторопевшему Нигглеру познакомить его с Аристотелем. Аристотеля весь мир считает величайшим мыслителем всех времен и народов, — запинаясь, говорил он. В каком-то смысле его даже можно назвать основоположником философии. Данте, например, называл его «учителем тех, кто знает». Свой основной принцип созерцательную деятельность разума — он заимствовал у Платона. С другой стороны…

Ошарашенный Нигглер принялся молча скручивать еще одну цигарку. Он, как во сне, сунул ее в рот, но спичку зажечь забыл, и самокрутка так и осталась торчать из его толстых губ нераскуренной. На этот раз молчание длилось минут пять, не меньше, очнулся Нигглер, лишь когда мистер Фезерстоун произнес:

— Ведь уж был указатель Солсбери. Наверное, вот-вот приедем.

Встрепенувшись, Нигглер сердито огляделся по сторонам и чертыхнулся, точно не веря, что заехал не туда.

— Пропадите вы пропадом, Фезер, задурили мне голову, я и прозевал поворот. Больше мили отмахал, теперь изволь возвращаться.

— Простите, ради бога, — проговорил мистер Фезерстоун. — Я никак не предполагал…

Нигглер начал разворачивать грузовик, беззлобно чертыхаясь, и, развернувшись, сказал:

— Как же так — не побывать у старушек. Они меня ждут. Я им еще на той неделе кур обещал.

— Стало быть, вы обдумали все заранее? А я-то решил, это чистая случайность.

— Ну уж нет, Фезер, я всегда все заранее обдумываю. Едешь в одну сторону — примечаешь, где есть живность, а на обратном пути изловишь. Я, Фезер, случайностям не доверяю. Опасная это штука.

Изрекши эту философскую сентенцию, Нигглер разразился своим хриплым, оглушительным смехом и наконец-то раскурил цигарку. Кабину заволокло таким плотным дымом, что стало ничего не видно снаружи, и Нигглеру даже пришлось остановиться и протереть стекло рукавом.

Вглядевшись внимательно в окно, он объявил, что дождь кончился и к вечеру небо совсем прояснится. Потом вспомнил о петушках и в предвкушении удовольствия хохотнул. Он уже давно выкинул из головы чудные рассуждения мистера Фезерстоуна о философии, теперь его мысли были заняты одними только цыплятами, начинкой и густым мучным соусом.

— Глядите. — Он толкнул мистера Фезерстоуна локтем в бок и одновременно выпустил в него такой мощный залп махорочного дыма, что тот буквально ослеп. — Вот мы и приехали, Фезер. Видите ворота? Нам туда.

На каменных столбах, увенчанных фигурами орлов, у одного из которых была отбита голова, висели ржавые чугунные ворота, которые когда-то, вероятно, открывали вход в замок.

Нигглер ввел машину в ворота и поехал по дорожке среди буйных зарослей лавра и рододендрона, опутанных плетями куманики, рассказывая одновременно мистеру Фезерстоуну, что здесь-то он и познакомился со своими приятельницами, мисс Монтифиори и мисс Пирс, когда менял промозглым декабрьским вечером колесо.

— Холодрыга, ветер, слякоть. Они и пожалели меня, позвали в дом выпить чаю, а сами накормили, обласкали, приняли как родного.

Впереди, в просвете оплетенной куманикой чащи, открылся партер в густой щетине чертополоха и за ним дом из красного кирпича весьма эклектической архитектуры — смесь викторианского стиля с эпохой Тюдоров и шотландским феодальным замком. Он высился точно одинокий свидетель событий, о которых все давным-давно забыли.

Нигглер дал сигнал и разразился своим хриплым, оглушительным смехом, окурок вывалился у него изо рта. Но он не стал ловить окурок, он торжествующе взмахнул рукой и крикнул:

— Глядите, Фезер, глядите!

Мистер Фезерстоун поднял взгляд и увидел на посыпанной гравием площадке перед замком двух женщин; вероятно, они услышали сиплый гудок грузовика