понял, что уже давно хотел есть. Он внимательно смотрел на принесенное блюдо и не знал, как к нему относиться. Никакие «взвешивания» – диалоги с самим собой – сейчас бы не помогли, Асури даже не задал вопрос своему внутреннему оппоненту. Есть рано или поздно ему бы все равно пришлось. Фрукты и орехи были в трех часах ходьбы, и каждый день за ними не походишь.

Если бы Афа никогда не видел ту свалку, от которой его стошнило прямо там, на краю котлована, он с полной уверенностью сказал бы, что съел прекрасную порцию чего-то такого, что может сочинить только искусный повар-кулинар. Еда была немного теплой и действительно вкусной. Профессор мгновенно съел все содержимое миски.

XXX

– Факир, вставай! Поднимайся! – Маленький филиппинец тормошил Асури.

Профессор открыл глаза. В палатке было темно, вокруг копошились люди.

– Тапа-тапа-тапа! Тапа-тапа-тапа! – Голос снаружи подгонял людей.

Афа пригляделся: силуэты ворочались у своих лежанок, накидывали на себя какую-то одежду, торопливо выходили в приподнятую занавеску. Там стоял Мэле и выкрикивал свое «тапа-тапа»…

Возле него лежали тряпки и какие-то палки. Каждый выходящий поднимал эти тряпки, брал палку и шел к скале. Небо еще только-только начинало светлеть. Когда очередь дошла до профессора, Мэле сам нагнулся, подал два лоскута Афе и рукой показал на оставшиеся палки. Асури поднял крючковатую трость.

– Доброе утро, факир, – тихо проговорил Мэле. – Выспался?

– Да, спасибо.

– Ну, тогда за работу. Иди за ними…

Человек десять-двенадцать уже торопились к скале. Асури нагнал их, и вся группа поползла вверх по крутой тропинке на холм. Проходя мимо каменной ванны, люди вытаскивали откуда-то бутылки и набирали воду, пили прямо из углубления.

Маленький филиппинец протянул профессору уже наполненную бутылку:

– Не потеряй, факир. Это тебе на весь день.

Тут только Афа сообразил, что впопыхах оставил на лежанке свой рюкзак. Вернуться уже было невозможно, и профессор с горечью мысленно распрощался и с рюкзаком, и с кружкой, и со всем остальным содержимым кожаного мешка.

Взобравшись на холм, вся группа, не медля ни минуты, заторопилась по уже знакомой профессору тропе. Проделав палкой отверстия в тряпках, они перекинули незамысловатую конструкцию через плечо, высвободив руки. Афа решил сделать то же самое. Тряпки оказались мешками, а на палке внизу, у самого основания, торчал сучок.

Шли быстро, молча. Ночь еще не успела распрощаться с миром, до восхода солнца оставалось около часа, но небо светлело, и уже было видно тропинку, которая черной полоской лежала посреди пустого пространства.

Афа шел в середине группы, сзади кто-то пыхтел, стараясь не отстать от всех.

Думать совсем не хотелось. Прежде всего потому, что профессор с ужасом догадался о конечной цели их путешествия. Эту тропинку он изучил вдоль и поперек, поэтому знал конечный пункт ночного путешествия. Придумывать еще какую-то версию было бессмысленно, Афа даже отбрасывал от себя подобные наваждения: он шел на свалку и теперь думал только о том, как выдержать зловоние, которым наводнена гигантская помойка. Других мыслей у него не было.

Постепенно становилось светлее и светлее, и вот уже солнце показало свою часть на горизонте. Еще несколько минут, и все вокруг засверкало красками и жизнью. К этому времени уже появились кустарники, которые вскоре перешли в настоящий лес. Эти места профессору были уже почти совсем родными. Еще минут пятнадцать, и они пройдут мимо его первой ночевки, мимо шлагбаума. Вспомнив о колодце, Афа глотнул из бутылки. В конце концов, он пополнит ее уже через четверть часа. Если будет нужно, то скажет и всем остальным. Одной бутылкой не напьешься: жара через час даст о себе знать.

Когда они уже совсем подошли к шлагбауму, профессор не выдержал и громко крикнул:

– Эй, впереди! Тут есть небольшой колодец, можно подзаправиться.

Впереди остановились.

– Где колодец? Что ты несешь, факир?

– Тут, я покажу.

Афа нырнул в кусты. Окунув отпитую бутылку в воду, он дождался окончания пузырьков:

– Я тут жил какое-то время, я знаю, можно пить.

Несколько человек тоже подошли к воде и опустили свои бутылки. Как только они наполнялись, люди поднимались и спешили к тропе. Несколько человек не решились воспользоваться колодцем и ушли довольно-таки далеко. Афа заторопился, легкая испарина проступила на лбу, стало жарко.

– Езус Мария! – раздалось над самим ухом профессора.

Асури вздрогнул. Не может этого быть! Эти слова ему знакомы уже лет двадцать! Он обернулся и увидел испуганное, нелепо улыбающееся лицо профессора Стаевски.

– Афа! Это ты? – прошептал Стаевски.

Оба они остановились от неожиданности. Несколько человек толкнули сзади и, обогнув остолбеневших людей, побежали вслед за группой.

– Афа… – Старик-профессор бросился на шею Асури. – Афа…

– Фалькао. Здесь я Фалькао, Марек… Договорились?

– Езус Мария! – Стаевски закивал, вытирая кулаком слезы.

Спохватившись, оба поспешили за остальными.

Вот уже двадцать лет, если не больше, не было у Асури более близкого человека, друга, соратника, чем Марк Стаевски. В последний раз он видел его в аэропорту и потом по телевизору, сидя в своей комнатенке на окраине города. В тот злосчастный день, когда профессора Стаевски выгнали из института в связи с понизившимся рейтингом, самого Асури, не раздумывая, перевезли в барак, а затем и вовсе выдворили за пределы республики. Сейчас его лучший друг бежал впереди. Длинные редкие седые волосы Стаевски были убраны в хвостик, который болтался от резких движений. В Стаевски ничего не изменилось: все та же седая борода, жирные волосы, огромные очки в роговой оправе на длинном горбатом носу. В институте давно привыкли к его внешности, ссылаясь на «неразумность гениальности», а сам Стаевски остался еще в прошлом веке, когда он, молодой черноволосый поляк, только начинал совмещать карьеру ученого и страсть к року. В Польше рок был – качественный и художественный. Социалистическая республика не позволяла самоучкам появляться на эстраде, музыка и исполнение были на высоте. Нередко Стаевски в знак доказательства наличия польского рока после нескольких бокалов вина демонстративно пел, аккомпанируя себе ударами ладони по столу. Пел визгливо, но самозабвенно. Слушатели сразу же соглашались с мнением Стаевски, за что в благодарность получали еще несколько композиций. Со временем Марек подзабывал слова и переходил на торжественный пересказ содержания своими словами, и удержаться от смеха было уже невозможно. Спасало только уважение к возрасту Стаевски – старику было уже далеко за шестьдесят.

– Езус Мария! – Марек иногда оборачивался к профессору, продолжая бежать.

Асури поравнялся:

– Мы на свалку, да?

– Да, Афа… Извини, как ты сказал?

– Фалькао.

Уже совсем рассвело, день по-настоящему вступил в свои права, когда группа подошла