Шрифт:
Закладка:
XXIX
Красный тряпичный дом у скалы представлял собой каркас из высохших стволов кетапанга и металлических труб, найденных где-то на свалке, попадались и пластиковые. Связанный бечевкой и вкопанный в песок остов был обтянут кусками ткани от старой портьеры, сеткой для изгороди и тряпками разных оттенков. Сверху для укрепления лежали остатки тележных колес, тяжелая балка и еще много чего. Ветер трепал свободные края лоскутной крыши, но утяжелители действительно предотвращали разрушение. Дом этот был одним из наиболее крепких и фундаментальных. Лачуги победнее были предоставлены всем ветрам, и если и спасали жильцов, то только от солнца в тихую погоду. Дожди в этой местности были редкостью, защищаться от них не было никакого смысла. Но после каждого нападения ветра приходилось поправлять кровлю, искать новые куски тряпок и связывать их подручными средствами.
Мэле сидел на табуретке, совсем целой и даже опрятной. Все это время он наблюдал за профессором, изредка перекидываясь несколькими фразами с почти юной женщиной в мужской синей рубашке. В другое время эта фигура могла бы вызвать много фантазий и предположений: мужская рубашка на женщине всегда способствовала появлению утонченных страстей наблюдателя. Но Афа даже не думал об этом: другим была занята его голова.
– Садись, Фалькао. – Старик подставил небольшой, но крепкий деревянный ящик.
Профессор сел и приготовился принять свою судьбу из рук Мэле.
– Никто не знает, кто ты, Фалькао. А нам здесь жить долго и счастливо, не так ли?
Афа кивнул.
– Мы здесь словно на корабле. Некуда уйти, если не считать другие поселения, но тебе уже сказали, что судьба смилостивилась и привела тебя в рай по сравнению с иными поселениями этого полуострова.
Афа еще раз кивнул.
– Всегда помни, что ты можешь уйти в любой момент. Возвращения мы не принимаем, поэтому уйти можешь только один раз. Но пока ты здесь, ты обязан жить по тем правилам, которые установлены до тебя. Надо сказать, что они справедливы, и никто не чувствует себя ущемленным. Если и есть недовольные, то они пеняют исключительно на самих себя. И никто тебе не скажет, что в их судьбе и положении в нашем городе виновен кто-то, а не они сами. Это правда, Фалькао. Ты и сам в этом убедишься. Тебе я это говорю, чтобы ты знал и не тратил время на напрасные надежды, своеволие или не затаивал злобу на кого-нибудь из хранителей нашего порядка.
Профессор взглянул на Мэле и грустно улыбнулся.
– Не грусти, Фалькао, тут не так уж и плохо, – рассмеялся старик.
Он помолчал и, подтащив свою табуретку поближе к профессору, заговорил спокойно и неторопливо:
– Ты, как и все здесь, должен пройти все работы, которые необходимы для жизни. Если захочешь остановиться в выборе, остановишься сам и будешь продолжать работать в свое удовольствие. Если ты умный, трудолюбивый, честный, то всю карьеру, если можно так выразиться, ты пройдешь за год-полтора. Мы расширяемся, и нам нужны управители. Говорю я это всем, а не только тебе. У всех есть равные права, требуется только искреннее желание человека. Итак, Фалькао, все в твоих руках. С завтрашнего дня ты будешь как все – работать, есть и отдыхать. Работать – где скажут, есть – что дадут, отдыхать – когда разрешат.
Афа кивнул в третий раз. Говорил старик вежливо, и ничего в его словах не страшило профессора.
– А сейчас иди к своему дому. Там тебе дадут поесть и покажут твое место. Сегодня твой день еще не принадлежит всем. Отдыхай, Фалькао…
Мэле кивнул стоящей в дверях женщине в рубашке. Откинув длинные каштановые волосы со щеки, женщина улыбнулась и протянула руку профессору. Афа встал. Не опуская руки, женщина зашагала по песку, слегка покачиваясь и не оглядываясь. Лишь рука, протянутая Асури, манила его.
Они прошли ярдов сто и остановились у большого полуразваленного шатра. Он был настолько велик, что не хватало тряпок, чтобы залатать все дыры. Солнце гуляло внутри, подпертая в нескольких местах крыша впускала лучи, пятнами лежавшие на многочисленных подстилках. Каштановая женщина прошла в угол тряпичного домика и указала на одну из таких подстилок.
– Your bed, факир, – сказала она голосом с небольшой хрипотцой.
Профессор не ожидал услышать английскую речь, все говорили исключительно на малайском. Конечно, в Институте мышления английский был естественным и, можно сказать, единственным языком для делового общения. Но в городе малайский язык представлял собой ту важную необходимость, без которой было просто не обойтись. Афа обратил внимание на звучание этого языка из уст женщины. Почти с механической точностью она произнесла все буквы, употребляемые в написании. Почти никогда не произносимая «r» сейчас резанула профессору ухо. Тем не менее он слегка кивнул и ответил на привычном малайском:
– Terima kasih…
Женщина поправила закатанные рукава рубашки и, качнувшись, прошла мимо подстилок, мимо Афы. У самого выхода она обернулась к профессору. Асури зачем-то перевел свою благодарность на английский и проговорил:
– Thanks a lot.
Женщина улыбнулась и вышла. Выглядела она словно была с той стороны планеты, где о малайском никогда не слышали. И теперь, оказавшись здесь, юная женщина вынуждена большей частью молчать или пытаться разговаривать с кем-нибудь, кто знает английский язык. Афа выглянул за занавеску, которая служила дверью в шалаш: синяя рубашка плавно двигалась куда-то от его нового дома, и только подол слегка дышал в такт шагам. Длинные волосы и не по размеру просторная рубашка скрывали фигуру, но упругие икры выдавали отточенность всего тела.
Профессор улегся на кровать. После ежедневного эксперимента с листьями кетапанга и ветками папоротника новая «кровать» показалась Афе самой мягкой периной. Время изгнания научило несчастных создавать идеальные условия даже в такой, казалось бы, безнадежной ситуации, в какую их поместили благовоспитанные жители Байхапура.
Еще одно мгновение, и Асури совсем было провалился в бездну сна, как тот же хриплый голос почти над головой профессора произнес:
– Your food, факир…
Твердое и четкое «r» еще раз прокатилось по дырявому матерчатому бунгало.
В руках у женщины была миска. Она наклонилась к профессору и поставила миску рядом с его рюкзаком. То ли ложка, то ли вилка торчала из кашеобразной массы.
– Please eat. It’s good food, – с приятной хрипотцой произнесла женщина и вышла.
Сейчас Афа
