Людмила шла уже навстречу мужу и Иллариону, неся в руках кувшин с квасом и глиняные бокалы. Уселись в беседке, стоявшей посредине общего с задними соседями из «дворянского гнезда», сада. Уже и сетки повесили от комаров, к вечеру от них спасу не было, тепло пришло. Пёс Степана Алдар, вильнув хвостом, приветствуя старого знакомого, тяжело вздохнув, снова разлёгся в беседке, прячась от комаров

— Что у Степки-то твоего продвигается дело? — Степан Игнатьевич взглянул на Иллариона.

— Да куда ему деваться? Продвигается. Но сам понимаешь, не просто это всё. По закону упрекнуть её не в чем. В трудном она, мол, положении. Вот и отдала на время.

— А где она-то сама?

— Да кто ж знает? Вроде как уехала отдыхать. За границу. Не запрещено никому сейчас.

— И сколько уже её нет?

— Два месяца. Потому и отдают. На время. Приедет — его снова заберут. Опекунский совет, понимаешь. Они стараются сохранить материнство её, они априори на её стороне. Или чего удумали? Знаешь же, сколько государство валит на каждого сироту? А ещё чего доброго и «запродать» за бугор наметились. Говорят, выгодные там сделки проворачиваются. А Степка — папа только по воскресеньям. Но уже и им стало кое-что понятно, что мы мальчонку не отдадим. Но не сразу у него сейчас получится забрать его. Да что говорить? Намучаемся ещё.

— Может откупиться от неё?

— Предлагал он. Но пока она ещё в мать играет. Надоест, — тогда что-нибудь сдвинется с места. Да мы рады, что хоть так дали, на месяц пока. Лиха беда начало. Завтра приехать должны. Забыл уже нас, наверное, маленький же ещё. Отца узнаёт, тот часто у него бывает. через день, да каждый день…

— Вот, ведь, фигня какая! — Степан возмущенно хлебнул кваса. — Ну, кто доказал, что мать обязательно лучше для ребенка, чем отец? Ну, кто доказал? Но за матерью приоритет, это точно ты говоришь, изначально. А потом бегай, доказывай, что ты не верблюд. Да что далеко-то ходить? Вон, наша королевна, возьми. Если бы не Людмилка, ещё неизвестно, что бы из ребятишек получилось. Ну, нет у неё инстинкта материнского. Не любит детей — и всё тут. Кукушка. Повезло нашим с бабушкой.

— Степа, ну зачем ты так? Всё-таки она о них заботится. И дом содержит в порядке…

— Люд, ты меня лучше не зли. Ладно? — Степан сердито посмотрел на жену. — Это не «в порядке», Люда! Это… это карцер чистоты. Понимаешь? Карцер. Да ладно. Надоело из пустого в порожнее переливать. Что Егорка-то твой думает делать? Второй месяц балду бьёт.

— А он-то тебе зачем? — Илларион усмехнулся. Он знал, что на каждого трудоспособного мужика у Степана свой план составлен.

— Как зачем? Неужто, ты и его на колокольню загонишь?

— А чем тебе моя колокольня не нравится? Я не вечный. Думаешь, люди уже другими стали? И не нужны мы им? — Илларион, наклонив голову, с усмешкой смотрел на друга.

— Да ничерта они другими не стали. Ты прав. Просто есть разные породы людей. Одни только потреблядством способны промышлять, другие только делать.

— Ну, так оно. А всё же надо этим промысловикам тряпичным помогать и другое видеть. Ну, такая жизнь на земле, другой нет. Не уставай усовещать. Капля — она камень точит. Но куда Егора потянет — не знаю. Молчит.

— А ты-то как решился тогда? До сих пор ума не приложу. Открой тайну.

— Обойдешься, сын мой. Своих скелетов в шкафу почисти.

— Ох-оххо-ох, как страшно. Не, Ларик, ну правда, для меня тайна сия велика есть. Уж сейчас-то можно?

— Нет, Степка. Нельзя. Это за семью печатями лежит. И отстань ты, Христа ради, от меня.

— Да я всю жизнь мучаюсь, не из-за меня ли ты тогда так решил рясу нахлобучить на такого-то красавчика? Бабы, поди, обрыдались? — Степан ехидно хохотнул.

— Не из-за тебя. Хотя я тебе должен много. Ну, на том свете сочтемся уже?

— Не знаю. Сочтемся ли? — Степан Игнатьич, с усмешкой уставился на старый шрам на скуле Иллариона. — Я просто так не дамся.

Оба как-то неловко улыбнулись и отвернулись друг от друга, любуясь вечером. Удивительно это свойство человека оставаться молодым в душе до конца дней своих. Даже желания и эмоции испытывать те же. Теоретически. Только теперь в людях они уже могли сразу разобраться, не ошибаясь. А тогда…

Июль докатил до августа свои жаркие валы изнуряющего лета. Дожди с грозами были, но редко, на полях колоски стояли, как сиротинки, редко и чахло, в совхозе готовились к очередной битве за урожай. Собрать надо было всё до последнего зернышка. Степка заранее договорился, что летнюю практику он будет проходить в родном совхозе, где он давным-давно знал все колки и перелески, бугры и болотинки. А в эти последние свободные деньки Степка «пахал» на личном «хозяйстве», от его рук зависела вся его семья нынешняя — мать и двое братьев. И деньги, заработанные на уборочной, тоже тут останутся.

— Тетрадей для конспектов надо подкупить, да ботинки починить, ещё год протянут, кожа-то хорошая. Некрасивые — да это фиг с ними, лишь бы до весны доходили, не подвели, — так по-мужицки обстоятельно прикидывал Степка возможности своего гардероба, смётывая с меньшими сено в стог. — Дрова сами в поленницу уложат, умеют уже ровный круг выкладывать.

В их институте многие ребята тянулись на учёбу из последних сил. Были, конечно, и здесь «сынки», но и они не особо выпячивались. Ребята из «политеха» были гораздо бойчее и выглядели почти все богато и стильно. Городские же почти все?

— И чо сюда лезут? У них своих девчат хватает. Нет, сюда прутся. А в селе учителей не хватает, гадство! — и так рассуждал не только Степка, но и многие его приятели по институту, испытывая тоску, когда в «педе» на вечерах девчонки выбирали тех, других. Городских и франтоватых. На последнем вечере, посвященном дню Восьмого Марта, Степке удалось захватить внимание Людочки, с филфака.

Закидывая вилами сено на стог, Степка, невольно улыбнулся, вспомнив коротко стриженую, смешливую девчонку. Гуляя в парке после последнего экзамена, договорились, что встретятся в следующем году, как только появятся в институте. Он в своём, после уборочной, а она в своём, после сентябрьской «страды», куда студентов ежегодно отправляли на уборку всего, что выросло за лето. Встретиться решили обязательно, недалеко же друг от друга учатся, через пару кварталов всего.

Но приятные воспоминания Стёпки были грубо прерваны.

В хозяйственном проезде на задах огорода Степка услышал