Правда, на высоких каменных стенах (велик пиршественный зал, рассчитанный аж на две сотни воинов – и возведен из камня!) развешено достаточно оружия, добытого данами в походах. Стоит добавить – лучшего оружия разбитых ими врагов! Но в том-то и дело, что закреплено оно достаточно высоко, чтобы его можно было вот так вот запросто схватить в руку… Нет, чтобы завладеть им, требуется придвинуть к стене длинную лавку – но незамеченным этого не осуществить.

Впрочем, у Жадного есть своя задумка – осталось лишь воплотить ее в жизнь, дождавшись нужного часа... Хродгейр невольно бросил нетерпеливый взгляд в сторону конунга, чей стол стоит на возвышение – и развернут поперек столов хирда, тянущихся вдоль боковых стен Хлейдра. Что же… Гудфред Сигфредсон весел и беспечен, в русой бороде его застряли остатки еды – а на губах играет довольная улыбка, хорошо заметная в отблесках пламени большого очага. Конунг – к слову, весьма крепкий телом, рослый муж, едва-едва переваливший рубеж мужской зрелости – что-то оживленно обсуждает с приглашенными к его столу херсирами и ярлами… Но неожиданно он повернул голову в сторону Хродгейра, словно почуяв его взгляд!

И Жадный не удержался, поспешно отвел глаза…

Возникло странное чувство, что Сигфредсон словно бы догадался, почуял задуманное хольдом зло! Но нет – конунг очевидно умен, но вряд ли может прочесть мысли Жадного… Впрочем, не стоит забывать, что Гудфред и сам крепко недолюбливает посмевшего воспротивиться ему хольда, и не упускает возможность уколоть последнего какой-нибудь хитрой издевкой!

Вот и сейчас конунг поднялся с резного трона, вскинув руку с наполненным хмельным медом рогом. Все хирдманы замолкли, развернулись в сторону боевого вождя, включая и Хродгейра – и тот вновь ощутил на себе взгляд Гудфреда, улыбка которого стала лишь шире и глумливее… Не сводя глаз с Жадного, конунг зычно воскликнул:

- Я поднимаю этот рог за своих верных хирдманов и хольдов! За тех, кто стоит подле меня в единой стене щитов, кто закрывает в бою собственным телом… За тех, кто не жалует добычи сверх той меры, что определил вам сам конунг – и не смеет обличить того в жадности, когда Гудфред Сигфредсон возводит великий Даневирке! Сколь!

- Ско-о-о-оль!!!

Хродгейр, закипая от гнева, все же выдержал взгляд вождя – ясно давшего понять, что сам Жадный явно лишний на этом пиру… Да и в хирде конунга лишний! Но, отворачиваясь от Гудфреда, он заметил едкую ухмылку уже на губах Эйрика – и не смог смолчать:

- Что, Толстокожий – смеешь насмехаться надо мной?! Обвиняешь в жадности вслед за конунгом? А все потому, что я единственный из всего хирда посмел высказать в лицо Гудфреда то, что вы все бормотали себе лишь под нос, боясь вынуть голову из задницы?!

Но Эйрик, более молодой и крепкий малый, превосходящий Хродгейра и разворотом плеч, и ростом, нисколько не смутился:

- Мы все были ослеплены жадностью, хоть и взяли уже у фризов богатую добычу! А конунг прав, Даневирке защитит нас от франков с суши… И чтобы достроить вал, нужно много серебра. Много больше, чем дали купцы Утрехта!

Хродгейр осекся, получив от бывшего приятеля взвешенную и разумную отповедь, и лицо его невольно запылало от стыда. Он бы не стал продолжать перепалку – но тут Эйрик припечатал:

- Лишь твоя жадность оказалась столь велика, что ты посмел заявить о ней самому конунгу, глупец! Хахахах!

Толстокожий обидно заржал над униженным хольдом – и этого Хродгейр уже не стерпел… Впрочем, он ведь и сам рассчитывал на драку! И в одно мгновение подхватив здоровую и увесистую глиняную тарелку с остатками копченого тюленя, он бросил ее точно в лоб Эйрика…

От столкновения с головой хирдмана тарелка ожидаемо раскололась, порезав тому кожу на лбу – и кровь обильно потекла вниз, к глазам хольда. А Хродгейр одним рывком перемахнул через стол, тут же обрушив удары крепких кулаков на ничего не видящего противника! Последний рухнул с лавки – и Жадный, усевшись сверху, принялся безжалостно вбивать голову Толстокожего в пол… Эйрик, правда, оказался достаточно крепок для того, чтобы выдержать эти удары; он крепко обхватил бока Хродгейра своими мощными руками, словно пытаясь раздавить его ребра! Жадный тяжело охнул от боли – и надавил локтем на горло хирдмана в ответ… Впрочем, к дерущимся уже бросились даны, принявшись их торопливо разнимать – а зал загремел от крика конунга, чей рев перекрыл и восторженные иль гневные вопли, и грубую музыку северян, сопровождающую пир:

- Выкинуть Жадного из Хлейдра! Пьяному дураку нет места ни в пиршественном зале моего отца – ни в моем личном хирде!

…Хродгейра буквально вышвырнули из Хлейдра, бросив на землю – но он и не сопротивлялся, скривив губы в понимающей улыбке. Гудфред добился своего, повторное изгнание уже не нашло сочувствия среди хирдманов! Возможно даже, Эйрик сидел напротив Жадного не просто так. Как неспроста появилась на его лице и та гадливая ухмылка…

Впрочем, даже если он и действовал по наущению конунга, то пострадал куда сильнее, чем ожидал! А сам Гудфред, повторно изгнав разозлившего его хольда, невольно помог тому в осуществлении подлой задумки…

- Верни мне мое оружие!

Молодой дренг из числа тех воинов, кого еще не допускают в Хлейдр на пиры хирдманов, не посмел воспротивиться хольду – пошатывающемуся от выпитого им хмельного да забрызганного кровью противника! Так что Хродгейр без лишних сложностей забрал свой скрамасакс и небольшой топор, вполне подходящий как для ближнего боя, так и для точного броска. Иного оружия он при себе не имел – копье, гафлак или лук наверняка бы вызвали подозрение у окружающих… Оставив дренга в покое, Жадный все такой же пьяной, пошатывающейся походкой двинулся с холма по тропе, ведущей в сторону раскинувшегося внизу поселения.

Но тотчас свернул с нее, едва покинув границу мерцающего света костров! После чего, согнувшись, надавил на корень языка, щедро извергая на землю съеденное и выпитое им на пиру… Действо отвратное, но необходимое: сразу перестало мутить, и в голове прояснилось – а движения стали куда более точными и уверенными!

Приободрившись, Хродгейр тотчас двинул назад – держась, впрочем, подальше от костров и обходя громаду Хлейдра по широкой дуге… Наконец, выбрав удобное место у дороги, ведущей из пиршественного зала к дому конунга, Жадный притаился в засаде – стараясь не шуметь и не выдать своего присутствия никаким лишним движением. После чего потянулись томительные мгновения ожидания… Что Хродгейр, впрочем, стоически перенес –