Шрифт:
Закладка:
Я приехала в Аспен, чтобы начать жизнь с чистого листа и сосредоточиться только на себе. У меня перед глазами большая цель, которую я смогу достичь, только если буду на ней сконцентрирована. Желание уехать из Миннеаполиса в Скалистые горы и вновь стать независимой и сильной дало мне силы убежать от Джона. Мне потребовались годы, чтобы решиться на этот шаг.
А что теперь? Теперь я стою на кухне у звезды сноубординга и позволяю себе интересоваться им больше, чем следовало бы. Меня не должен волновать Нокс. Я приехала сюда, чтобы попасть на Олимпиаду. Эта работа – средство достижения цели. То, что я живу с Ноксом под одной крышей, больше не должно меня отвлекать.
Я больше не хочу ни к кому привязываться, потому что в конечном итоге это меня лишь уничтожит.
Снова.
Мой разум – поле боя
Пейсли
Латте-макиато, выпитый два часа назад, определенно не произвел на меня должного эффекта. Если бы у меня было одно желание, я бы загадала себе капельницу с кофеином немедленно. Так и вижу: я еду по льду, одной рукой сохраняю равновесие, а другой обнимаю стойку с капельницей, которую волоку за собой. В ушах до сих пор гудит бас с прошлой ночи.
Дрожащими пальцами я собираю волосы в пучок, беру коньки и выхожу из раздевалки. Тренировка еще не началась, поэтому я поднимаюсь по лестнице в холл «АйСкейт». Здесь обычно сидят мамы юных фигуристок и наблюдают за своими дочками на льду. В Миннеаполисе мамочки ничем от них не отличались: они целыми днями пили кофе, сплетничали о нарядах фигуристок в произвольной программе и поджимали губы, как только их собственная дочь проваливала прыжок. Когда-то я тоже мечтала, чтобы моя мама сидела в этих креслах, наблюдала за мной и ждала меня в конце дня. Может быть даже, чтобы мы вместе съели по гамбургеру в кафе «У Венди» перед тем, как отправиться домой. Но такого никогда не бывало. Вместо этого она позволяла незнакомцам платить ей за то, чтобы она им подрочила. Или сделала даже больше.
Официантка за стойкой сочувственно улыбается, когда я с усталым взглядом прошу у нее особенно крепкий кофе. Она протягивает мне большую чашку, которую я с благодарностью принимаю, а затем оглядываю холл. За одним из столиков в дальнем конце я замечаю Эрина, Леви и Гвен.
– Ты не можешь этого сделать, Гвен, – слышу я слова Эрина, когда подхожу к столику. Он проводит рукой по волосам, рыжие пряди ненадолго приподнимаются, а затем снова падают на лоб.
Леви кивает:
– Твой отец тебе голову оторвет.
– Только если не получится, – отвечает Гвен. Она ерзает на стуле, обхватив чашку руками, и выглядит похожей на ребенка, который с волнением ждет, когда Дед Мороз принесет подарки. Я замечаю, что она перекрасила волосы. Теперь ее каштановая шевелюра вместо прежнего розового оттенка от плеч переходит в дерзкий серебристый.
– Что не получится? – спрашиваю я, беру стул и сажусь к ним. Гвен вскрикивает, обнимает меня за плечи и прижимает к себе.
В этот момент все и происходит. Мое сердце начинает бешено колотиться, на ладонях выступает пот, а грудь сдавливает. Ее объятия вызывают во мне панику, ощущение ограниченности движения, возвращают меня обратно в Миннеаполис. Внезапно это уже не руки Гвен, а его. В нос ударяет уже не цветочный аромат Гвен, а его терпкий лосьон после бритья. Не мягкая кожа Гвен прижимается ко мне, нет, это уже его щетина. В голове все кружится, бесконечный вихрь, который бушует и убивает все пестрые цветы, которые в последние дни обрели силу для роста. Но всякая боль в то же время является опытом, а всякий опыт накапливается. Оно никогда не исчезает полностью. Иногда достаточно одного действия, одного пустяка, чтобы пережитое вернулось. А вместе с ним и боль.
Нарастающая паника охватила меня быстро, всепоглощающе и непредсказуемо. У меня появилось ощущение, что я снова там. Снова в том доме. И это больно. Безумно больно.
– Гвен, – слышу я голос Эрина. В моей голове он звучит отдаленно и приглушенно, как будто я лежу в ванне под водой. – Отпусти ее!
Почти сразу же я чувствую, как она отпускает меня из объятий. Меня охватывает чувство облегчения, когда вокруг моей груди исчезают путы. Я тяжело дышу, и, к моему облегчению, точки перед глазами быстро исчезают, а сердце успокаивается.
Гвен, Эрин и Леви глядят на меня. На их лицах одинаковое обеспокоенное выражение.
– Ты в порядке? – спрашивает с хмурым видом Эрин. – Ты бледнее, чем Харпер после того, как Полли сказала ей, что ее лутц был катастрофой.
– Все нормально, – бормочу я. Мои руки слегка дрожат, когда я вытираю холодный пот о колготки. – Просто у меня нарушено кровообращение. А Нокс… не дал мне выспаться.
У Гвен глаза лезут из орбит, а темные брови Леви лезут на лоб.
Поняв, о чем они думают, я вздыхаю:
– Ребят, у вас Нокс всегда ассоциируется только с сексом?
– Да, – в унисон отвечают Гвен и Леви.
Эрин переводит взгляд с меня на Леви и обратно, а затем пожимает плечами и добавляет:
– Я бы промолчал, но они правы. Все, что я слышу о Ноксе, связано с сексом, вечеринками и скандалами.
– Тогда берите вторую категорию, – говорю я. – Вчера был мой первый рабочий день, а он устроил вечеринку как в «Проект X», с совершенно незнакомыми людьми.
– На его вечеринках всегда полно незнакомых людей, – замечает Гвен. – В этом нет ничего необычного.
Леви кивает:
– Один раз там был даже Джон Макинрой, и никто, кроме меня, этого не заметил.
– Кто такой Джон Макинрой? – спрашиваю я.
Гвен закатывает глаза и со скучающим видом машет рукой:
– Какой-то теннисист, которого никто не знает. Лучше расскажи, что случилось на вечеринке?
Я откидываюсь в кресле и делаю большой глоток кофе:
– Сестра Уайетта устроила стриптиз на бильярдном столе.
– Она так часто делает, – отзывается Эрин. Леви кивает в знак согласия.
– А Уайетт так усердно целовался с какой-то девушкой в джакузи, что я уж решила, будто они собираются заняться сексом прямо на виду у всех. Серьезно. Мне было за них стыдно.
Странно, но мои друзья молчат в ответ и бросают друг на друга смущенные взгляды.
Я хмуро смотрю на них:
– Что?
– В