Когда войско обрело окончательную форму, площадь принадлежащих ему земель равнялась 8 783 000 десятин, из которых чуть больше шести миллионов находились в частном владении казаков. До публикации регламента 1869 года об организации казачьих станиц кубанские казаки обрабатывали столько земли, сколько могли, без ограничений и правил. В 1869 году в регионе провели межевание, и каждый находящийся на службе казак получил пай в 30 десятин. В 1870 году произвели новый передел по системе: в качестве личного имущества генералу 1500 десятин, полковнику 400, войсковому старшине 300, есаулам, подъесаулам и сотникам 200, хорунжим 100. Но без капиталов, которые можно было бы вложить в сельское хозяйство, кубанские земли не представляли большой ценности, и казаки по большей части продали свои наделы неказачьему населению. Однако указом от 1889 года император Александр III признал за войском собственность на земли, занятые за Кубанью в 1862 году. Начиная с этого времени ни в каком другом войске казачье население не владело большим поголовьем скота, чем кубанское, имевшее пять с половиной миллионов голов. Кроме того, за войском были закреплено Ильское нефтяное месторождение, для эксплуатации которого было создано акционерное общество. Другое такое общество эксплуатировало шахту свинцового серебра, месторождения железа, угля, селитры, а также мраморные, гранитные, фосфорные и алебастровые карьеры… Наконец, кубанские казаки осушили соленосные болота у берега Азовского моря. Сумма общевойскового капитала оценивалась в сумму, соответствующую более чем двадцати миллионам золотых франков; капитала станиц в шесть с лишним миллионов. Кубань быстро развивалась и стала одной из главных житниц России. Ее плодородная почва, щедрая на самые разные плоды, ее мягкий, частично морской климат облегчали хозяйственное использование. Человеку не было нужды тяжело и много работать, чтобы хорошо жить.

Кубанская оборонительная линия требовала скорейшего усиления новыми казацкими силами, поскольку от нее требовалось остановить набеги и вторжения противника столь же жестокого, сколь и неутомимо воинственного, который к тому же жил не где-то далеко, а всего лишь на противоположном берегу Кубани. Кроме того, противник этот получал помощь от иностранных держав, позволявшую ему продолжать войну, длившуюся уже полвека. В Закубанье и на всем Северном Кавказе постоянно выявляли присутствие английских, а иногда и французских агентов, которые, раздавая золото, подстрекали горцев к новым нападениям на русских. Надо сказать, что этим агентам было совсем не трудно добиваться своих целей, потому что горцы по менталитету и вере считали своим долгом грабить и убивать гяуров, не забывая при этом, что нападать на них лучше, когда те оказываются в меньшинстве. Опять-таки в соответствии со своей верой они продавали русских пленных на рынке рабов в Анапе. Наконец, их смелость увеличивал странный запрет Санкт-Петербурга казакам переходить Кубань, даже ради справедливой цели отбить у черкесов скот и пленных. Решение поистине необъяснимое и непонятное, поскольку горцы признавали только силу, и лишь страх перед этой силой мог принудить их покориться. Характерная особенность: горец никогда не вступал в открытую схватку с казаком один на один.

После назначения атаманом Бурсака ситуация изменилась. В 1800 году, после дерзкого рейда черкесов на Екатеринодар, когда они едва не разрушили город, ему удалось убедить власти в Санкт-Петербурге отменить злополучный запрет переходить Кубань. И горцы сразу же почувствовали на себе казацкую силу. Они больше не осмеливались на массированные атаки, и лишь небольшие группы иногда заходили на правый берег. Но теперь настал черед казаков не давать покоя своим противникам. Борьба между ними и черкесами продолжалась шестьдесят лет, столько же, сколько завоевание Кавказа.

Они непрерывно находились на посту, прикрывая оборонительную линию, проходившую далеко от их станиц. Каждая крепость в верхнем и нижнем течении Кубани оборонялись гарнизоном от 25 до 30 и от 50 до 60 казаков, по ситуации. Каждое укрепление состояло из избы, окруженной рвами и колючей живой изгородью. Между укреплениями были траншеи и, через определенные интервалы, наблюдательные вышки. «С первым светом дня сторожевой казак поднимался на вышку, и все вышки по всем постам, сколько их ни было, „зорили“ по Кубани до сумерек. Когда же голодный волк и хищный горец выползают из своих нор на ночной промысел, в то время значительная часть спешенных казаков выходила из поста и украдкой, вместе с тенями ночи, „залегала“ берега в опасных местах по два и по три человека, образуя живые тенета для ночного хищника. Это – „залога“, охрана спокойствия и безопасности страны. Казаки, остающиеся на посту, держали коней в седле и находились в готовности по первому выстрелу, далеко и звучно разносившемуся в ночной тишине, скакать на зов тревоги, к обеспокоенному месту, не разбирая уже, где куст, где рытвина»[23]. Наконец, не только по берегам Кубани двигались патрули, но и по реке ходили лодки с дозорными – придумка атамана Бурсака. Таковой была ночная жизнь линии.

Эта постоянная жизнь на краю смерти требовала нечеловеческого напряжения всех сил, которое выковало совершенно особенный тип характера кубанского казака. Живя бок о бок с народами, угрожающими им или которым угрожали они, казаки переняли множество их привычек. Хотя, по словам Синеокова, они оставались в глубине души истинно русскими людьми, верящими в Бога и чтящими царя, бесспорно, что кубанские казаки образовали особый народ. Во время кавказских войн одежда их мало отличалась от одежды противников. «Нет ничего живописнее, – писал тот же Синеоков, – кубанского казака в праздничный день.

На плечах червоный кунтуш, особая куртка красного цвета; шаровары шириною с Черное море, кушак из настоящей парчи, украшенный драгоценными камнями; красные сапоги с поднятыми мысками; высокая смушковая папаха с красным верхом; за поясом пара пистолетов и кинжал, украшенный серебром; ружье легкое и дальнобойное; сабля, трофей, взятый у турецкого янычара или черкеса; конь всегда быстрый, резвый, из кубанских табунов. Жизнь этого воина не стоит и копейки. Не то чтобы он был сорвиголова или бунтарь по натуре: по всем рассказам очевидцев, кубанские казаки были добродушны и мечтательны. Они смотрели на себя как на „рыцарей“, пришедших в этот мир, чтобы воевать. Первое, что слышит ухо казацкого младенца, – это звуки выстрелов и шум битвы. Часто, когда его юные глаза начинали открываться, он видел небо, красное от зарева пожаров, потом трупы, кровь… Смерть следовала за казаком повсюду, но он испытывал к ней лишь равнодушие. <…> Самые чудесные, самые невероятные подвиги никогда не вызывали удивления: это были обыденные вещи. На Кубани не было особых храбрецов, потому что