– И что, всех вот так, как тебя? – ставя стакан, поморщился урядник.

– Пожгли всех, – вздохнул Силантий, – а кто выжил… Из тех, кто рядом со мной был, выжил Евстигней Крапивин, он земляк наш, самарский. А ещё паренёк молодой спасся, Матюха Караваев, он тоже самарский. Попал между мной и Крапивиным и… только маленько обжёгся. Получилось так, что, сами того не осознавая, мы прикрыли его собой.

– И как же ты выжил с такими-то ожогами? – недоумевал урядник. – Тебя будто в котле, в кипятке крутом целиком варили, а потом ещё на вертеле над костром жарили.

– Те, кто жив изначально остался в окопе, опосля в госпитале померли, – снова вздохнул Силантий. – Евстигней Крапивин тоже Богу душу отдал. А я вот как-то выкарабкался. Доктора удивлялись моему исцелению, и все называли моё выздоровление не своей заслугой, а чудом.

– Не-е-ет, это не Бог, это нечистый тебя спас, аспид, – подал голос Куприянов. – А спас он тебя для того, чтобы ты опосля жизнь людям отравлял и портил.

– А ну цыц, Макарка? – неожиданно рассердился урядник. – Ты что, ослеп? Не видишь, что перед тобой герой? Ты что, не видишь, как пострадал он за Отчизну и царя-батюшку?

Получив неожиданно отпор от представителя власти, которого он считал своим заступником, Куприянов опешил и, краснея от досады, благоразумно промолчал.

– А фамилию Панихидин слышать не приходилось? – спросил урядник.

– Как же, приходилось, – подыграл Силантий. – Геройский мужик, скажу я вам, господин полицейский. Но в тот день, когда нас немцы пожгли, его в окопе, кажись, не было.

– Да-а-а, повезло ему, – просиял урядник. – Он, наверное, в то время в госпитале лежал. Его осколком ранило, а потом в тыл отправили.

– А он вам кем-то приходится, господин урядник? – осторожно поинтересовался Силантий.

– Прапорщик Панихидин зять мой! – с гордостью объявил урядник. – Муж моей старшей дочки Алёнушки!

– Очень геройский офицер зять ваш, господин урядник, – тут же заявил Силантий. – За таким, как он, любой солдат в бой бы пошёл не раздумывая!

– Фрол Фомич, а мы как же? – напомнил о себе Куприянов, начиная понимать, что на глазах теряет влияние на урядника. – Силашку бы арестовать надо? Он же…

– А ну уймись, морда скопцовская! – рявкнул урядник. – Звонарёв не ворог, а герой! Ты только глянь на него. А? Кто поверит, что он какой-то вред причинить тебе способен? Руки как крюки, пальцы вон все вывернуты! Да если я на него кандалы одену и в город повезу, меня же засмеют или обругают люди по дороге!

– Фрол Фомич, миленький, да как же так? – взмолился Куприянов в отчаянии. – Да ежели вы его не арестуете и с собой не увезёте, он же нас со Степанидушкой…

– Не серди меня, Макарка! – грозно свёл к переносице брови урядник. – Сам до того достукался, что люди возненавидели тебя! На Силашку же в деревне никто не жалуется, а вот на тебя, паскудника кастрированного…

– Вот истинный крест, господин урядник, – оживился и закрестился Матвей Кузьмич. – Ни одна живая душа на Силашку нашего не пожалуется, а Макарка… Да он же…

– Всё ничего, да вот вопрос у меня к тебе, Силантий, – не обратив на старика внимания, обратился к сыну урядник: – Почему тебя здесь мильёнщиком кличут? Вот Макар говорил, будто ты отцу коня купил с телегой, а на какие шиши?

– А про корову вам Макарка сказать не запамятовал? – усмехнулся Силантий. – Про курей парочку да петуха ещё?

– Вот-вот, – задёргался нервно Куприянов. – Хорошо, что сам про корову и птицу напомнил, блудень!

– А ещё я в город переезжать собираюсь, господин урядник, – продолжил Силантий. – И родителей с собой перевезти.

– И что, у тебя есть, где жить в городе? – удивился урядник.

– Так вы же знаете, что мильёнщик я? – хмыкнул Силантий. – Прикуплю себе домик, на который глаз ляжет.

– Интересно знать, откуда у тебя денег столько? – заинтересовался урядник. – А может быть, ты не так прост, как кажешься?

– Нет-нет, господин урядник, я простой, больной и убогий, – вздохнул Силантий. – Разве по мне того не видно. А деньги… – и повернулся к притихшей в углу Марфе Григорьевне: – Мама, принеси мой вещмешок.

Не спеша, плохо слушающимися пальцами он развязал вещмешок и достал документы и Георгиевский крестик.

– Что это? – нахмурился урядник.

Силантий взял крестик двумя пальцами и пожал плечами.

– Это Георгиевский крест третьей степени, – сказал он. – Им я награждён за спасение штабс-капитана Бессонова. Его я вынес на себе с поля боя.

– Молодец, я рад за тебя, – усмехнулся урядник. – Только к чему ты клонишь?

Прежде чем ответить на его вопрос, Силантий взял из тонкой стопки документов газетную вырезку и развернул ее:

– А вот здесь написано, что купец Бессонов за спасение своего сына лично вручил мне при награждении, на общем построении, десять тысяч рублей. Прочтите сами, если не верите, господин урядник.

– Так как же смог ты его спасти весь напалмом искалеченный? – округлил глаза урядник.

– Так это двумя месяцами раньше было, – уточнил Силантий.

– Всё, недоразумение улажено, братцы, – подвёл черту разговору урядник. – Мы сейчас уезжаем, а ты… – Он строго посмотрел на Куприянова. – Ты уладь со Звонарёвыми вашу распрю полюбовно, Макар.

Выслушав его, Куприянов изменился в лице, но промолчал.

– А ты не докучай больше Макару, – посмотрев на Силантия, продолжил урядник. – Ещё жалобы от него поступать будут, рассержусь и накажу!

Его слова соседи восприняли по-разному: Куприянов закрыл лицо ладонями и зарыдал, а Силантий посмотрел на него выпученными, лишёнными век глазами и улыбнулся отсутствующими губами.

3

Открыв глаза, Евдокия Крапивина содрогнулась, встретившись с хмурым взглядом сидящей у изголовья её кровати «богородицы».

– И давно у тебя это? – спросила Агафья сурово. – Почему не говорила мне, что хвораешь?

– Не знала я, в чём хворь моя, – прошептала Евдокия. – Думала, что порченое съела и пройдёт. А хворь с каждым днём всё чаще и чаще накатывала.

В горницу вошёл Андрон. С пасмурным лицом он подошёл к кровати и с высоты своего роста взглянул на Евдокию. Не выдержав его взгляда, она зажмурилась от страха и отвернулась к стене.

Андрон посмотрел на Агафью.

– Ну, говори, что с ней? – потребовал он не терпящим возражения тоном.

– А что говорить, – пожимая плечами, пробормотала старица. – У неё на лице писано, что дитём тяжела она.

На лице Андрона не дрогнул ни один мускул. В задумчивости он подошёл к окну и посмотрел на улицу.

– Как давно она забрюхатела? – спросил он, не оборачиваясь.

– Месяца три, может, чуток меньше, – ответила Агафья, вздыхая.

– И что, вытравить ублюдка уже