–Дворовый. Ты меньше слушай его, он сам из нечистых.

– Зачем ему врать?

– Анна! Ты в опасности, понимаешь? Как назад соберётся хитка, так о тебе вспомнит.

– Но почему обо мне-то?

– Потому, что в дом её пришла, потому, что бабушка её тебя полюбила. Хоть и нечисть теперь она, но всё понимает. Наши сейчас обходят стороной Онин двор. А тебя понесло! Спасибо, что в глаза хитке не глянула, то бы уже перекошенная ходила. Как Светка.

– Светка? Та, что зимой из дома не могла выйти?

– Она. Навроде тебя упёртая. Только не такая везучая. А ещё сплетница каких мало. Приспичило ей на внучку Онину посмотреть, вот и полезла по окнам подглядывать. А там хитка. Светка как на неё уставилась, так и перекосилась сразу. Известное дело, нельзя на русалку прямо смотреть. Теперь так кривой и останется.

– Как же Светка из дома вышла, как смогла? Баба Оня говорила, что никто помочь не берётся.

– Нашлась одна, проезжая. Сняла привязку. А Светка-то скупая. Вместо благодарности поцапалась со своей спасительницей. Вот и получила через то ответку, подложила ей ворожейка чёрное яйцо. А как пришло время – вылупился из него уродец, вроде подсадного домового. Ну, и начал пакости строить. Почти всё добро Светкино ворожейке перетаскал и сам утёк. Светка кое-что из деньжат скопила, так после не нашла. И главное был-то раньше у неё свой доможил. А как стала по весне шкура слезать – так сбесился. Сбежал со двора куда-то и с концами…

Анна про похождения Светки слушала невнимательно, потом и вовсе перебила Грапу:

– Я всё думаю про бабу Оню. Каково ей сейчас? Она ж, бедная, видит внучку и ничего не может исправить! Не спит, наверное. Измучилась.

– Вот придёт и поговорите тогда, – успокоила Грапа. – Расспросишь её обо всём сама.

Только баба Оня не пришла.

Промаявшись напрасно, Анна заглянула к Матрёше. Та возилась в огородике, пропалывала от сорняковой поросли травы.

В скромном палисаднике разрослись пёстрые тюльпаны. Группами, как разноцветные свечи, стояли гиацинты, пахли оглушающе сладко. Тимьян раскинулся широкой полосой, весь покрылся крохотными розовеющими бутончиками.

Высокий куст можжевельника подпирал забор, рядом робким саженцем голубела пушистая ель.

– Как у тебя чудесно!– похвалила Анна. – Поколдовываешь, наверное?

– Ага. Вот этими руками, – Матрёша показала перепачканные землёй ладони. – Сад внимание и уход любит. Вишь, сорняков повылазило? Вот и ползаю целый день. Выбирать осторожно приходится, чтобы цветы не повредить. Я доделаю здесь, а ты погуляй. Только к Тоське не ходи, она тебе точно не обрадуется.

– Да что я такого сделала? Почему она меня невзлюбила?

– Тёмку ты взбаламутила. Она чувствует это. Ревнует. Переживает за него.

– Ревнует? Брата?

Матрёша кивнула.

– Небось, одна у родителей?

– Да.

– Вот и не понимаешь, как это бывает.

– Знаешь… Я так спешила сюда. Хотела всех увидеть, соскучилась. А вы как чужие. И баба Оня не пришла. Прячется от меня будто. Матрёш, я ж видела её внучку. Хитку.

Матрёша закатила глаза, покачала головой:

– Поэтому Оня и не пришла, не стала тебя подставлять! Чтобы хитка не унюхала.

– Унюхала?

– Ага. Чутьё её получше звериного. Ты с Оней обнимешься, а хитка после учует. Ну, и уведёт за собой в омут. Тебе ли не знать, как нечисть морочит.

Перед Анной на миг возникло бледное жуткое лицо бабы Ониной внучки.

Сильно заболело во лбу, замутило.

Матрёша говорила что-то ещё, но слова терялись, вязли в липкой дурноте… И только когда в лицо брызнуло прохладными каплями, Анна пришла в себя.

– Сейчас полегчает, водичка дело знает! – успокаивающе проговорила Матрёша. – С Крещения храню. Вот и пригодилась.

– Накатило что-то, извини. Я не спала толком. Переволновалась. – Анна осторожно помассировала виски. – Я ж остаться хочу. Пожить. Думала у бабы Они остановиться. Я уволилась, Матрёш. И квартиру сдала.

– Ох, Анька. Даёшь ты! А родители?

Анна вздохнула:

– Мать против, разумеется. А отец не заметил даже. Художник он. Выставляется. Всё время в работе. Ему не до меня.

Закончив прополку, Матрёша увела Анну в дом, налила лимонада.

– Сама делала! Настоящий, не то, что химия магазинная.

От лимонада сводило зубы – до того холодный он был.

Анна пила крошечными глотками, пыталась разгадать вкус. Лёгкий мятный аромат растворялся в освежающей лимонном, и она никак не могла понять, из чего сделан напиток.

– Что ты в него добавила?

– Здесь вода да медовка.

– Медовка?

– Мелисса иначе, мятка лимонная. Нравится?

Анна кивнула.

– Пойдешь со мной до поля? Шмелей послушаем, нарвём травок да навяжем букетиков. Так хорошо сейчас, в лучшую пору вступает земля.

– А я больше зиму люблю. Всё время прошедшую вспоминаю.

– Потому, что в новинку тебе чудеса местные пришлись, – засмеялась Матрёша, подтолкнула легонечко Анну. – И познакомилась кой с кем. Так пойдёшь со мной?

– Пойду. Всё равно делать нечего. Зачем я только спешила?

– Ничего, после летних святок к Оне вернёшься, а там и решишь уже где жить да что делать.

Матрёша принялась собираться. Анна же спустилась во двор, побрела к выходу.

На заборчике восседал кулем здоровенный растрёпанный котяра – давешний дворовый. Он приветственно взмахнул лапой и отчитался:

– Багаж прибыл! Твоя?

Под штакетником притулилась забытая у хомутницы сумка.

– Моя! – ахнула, захлопала от радости в ладоши Анна. – Откуда она здесь? Я уже не надеялась вернуть.

– Не надеяласи она, – передразнил кот. – Кавалер твой передать велел. А я что? Мне не трудно.

– Кавалер? – вспыхнула Анна.

– Ну! Не знаешь быдто.

– Как он её нашёл? Как забрал?

– Про то мне не докладывалси. – кот завозился, поправил на голове лохматую, стогом сидящую шапку.

– Не жарко тебе в ней?

– В самый раз! Кум поносить дал, – похвалился кот и вдруг вытаращился на Анну, взмявкнул удивлённо. – Ты её видишь??

– Вижу, конечно.

Дворовый разом съёжился и, выдохнув со свистом, залебезил:

– Не гневайси, владычица-матушка! Не признал, старею.

Соскочив с заборчика, он склонился до земли, нервно дёргая хвостом.

Анна озадаченно наблюдала за действиями кота.

Развлекается, что ли? Скучно ему, наверное. И решив подыграть, прикрикнула грозно:

– Признал, наконец? Распустились вы здесь. Ну, ничего. Всех заморожу!

Кот в ужасе присел на задние лапы. Борода встала дыбом, набилась в пасть.

Отплёвываясь, дворовый заголосил:

– Прости, матушка! Не лишай милости! Не губи только! Не ссылай в лес!.. Прижилси я здесь. Привык.

Это