– Он волшебный, – очарованно пробормотала я.

– Пожалуй. – Он пожал плечами. – Замок довольно замысловат в плане архитектуры, он даже входил в какие-то тематические альманахи. Но, боюсь, все это выглядит волшебно только в таком полумраке. Дом разваливается, и некоторые процессы в его разрушении уже необратимы.

– Неужели ничего нельзя сделать? – Я молилась, чтобы мой тон не выдал истинное: «А где же будут жить наши внуки?»

Генри встал и отошел к окну, вглядываясь в темноту или зеркальное отражение камина.

– По правде говоря, я не вижу смысла что-то с этим делать, Маделин. На моей матери и мне закончится род Харди. Мама никогда уже не вернется в замок. Я какое-то время прикладывал усилия, чтобы сохранить родовое гнездо. Но когда тебе уже под сорок, а ты по-прежнему живешь один в огромном доме, начинаешь понимать, что тратить все заработанные деньги на реанимацию дома с привидениями, который, скорее всего, сровняют с землей после твоей смерти, – чистый эгоизм. Несколько лет назад я понял, что можно не восстанавливать стекла в окнах в половине дома, если просто ее закрыть. Поэтому у меня есть роскошная половина замка Харди, – он обвел руками вокруг, – и его пыльная и разломанная половина.

Он медленно повернулся ко мне. Пузырьки в его бокале собрались на поверхности.

– Я люблю это место, люблю, несмотря ни на что. Да, наверное, местные считают меня из-за этого сумасшедшим…

Я опустила глаза в бокал.

– Но кому какое дело. Думаю, если бы бо́льшая часть деревни не зависела от меня, жители бы уже закидали замок камнями, превратив его в огромный курган. Нас от животных отделяет так мало – необходимость сохранять иллюзию цивилизации.

У меня похолодели руки от его слов, от тона, которым он их произнес.

– Как бы там ни было, я предпочел не тратить все средства, чтобы восстановить дом. В конце концов, он никому после меня не будет нужен. А то, что останется после меня, пусть лучше уйдет на благотворительность и развитие семейной породы.

Мое выражение лица, не понимающее, о чем речь, если Генри не планирует оставлять наследников после себя, было красноречивым.

– Наша фамильная порода лошадей, – пояснил он. – Мне бы хотелось, чтобы это дело продолжалось.

– Ясно. – Я смущенно отпила шампанского из бокала, но алкоголь дал знать, что время скромничать позади. – Генри, а вы никогда не думали завести собственную семью, возможно, уехать отсюда, оставить прошлое в прошлом?

Он улыбался так, что если бы я не сидела, ноги бы неминуемо подкосились.

– До сих пор у меня не было для этого настоящего повода.

Сердце стучало в ушах с такой силой, что я боялась оглохнуть. В поисках чего-то отвлекающего и обычного я рассматривала комнату и только теперь заметила на камине собственную книгу в последнем издании.

– О, Генри… Вы купили мою книгу…

Он подошел к камину и взял ее.

– Не только купил, но и уже прочел! Я посвятил ей всю ночь, это прекрасное произведение, Маделин. Мне кажется, я знаю вас теперь значительно лучше.

Он стоял так близко, что я видела ворсинки его свитера на фоне огня. Он находился на расстоянии вытянутой руки, и мне до ужаса хотелось ее протянуть, но при этом до ужаса страшно было это сделать.

– Рада, что вам понравилось, хотите, подпишу? – протараторила я и, не дожидаясь ответа, вырвала книгу из его рук и засуетилась в сумочке в поисках ручки.

Генри на несколько секунд застыл, глядя, как я суечусь, не говоря ни слова, но улыбаясь своей сдержанной улыбкой.

Я проклинала себя за абсолютно детское поведение и онемевшей рукой пыталась что-то написать на форзаце книги, нечто нейтральное, но при этом намекающее на мою симпатию. Выходила полная ерунда, этот текст словно писал человек с раздвоением личности. Я закрыла надпись рукой и зажмурила глаза, словно это могло помочь и стереть этот момент, как по волшебству.

Генри почувствовал, что меня нужно спасать от меня самой и сказал:

– Из книги я узнал, что у вас тоже есть большой и красивый дом. Вы живете на побережье?

– Да… Нет… В смысле, да, дом есть, и да, он на побережье. Но я там не живу.

– Почему?

– Не знаю. – Я задумалась. – Тени прошлого, наверное, не дают возможности там жить.

Осознание пришло в тот момент: смерть моих родителей, связанная с тем домом и произошедшая двадцать пять лет назад, не пускала меня жить в одном из красивейших мест на земле. А ведь я этих событий даже не помнила! А Генри жил здесь, продолжал жить здесь, каждый день видел балку, с которой свисала Джинни, может, заполнял налоговые декларации в кресле, в котором застрелился его отец. Или это было не в кресле?..

– Генри, ваш отец… он умер тоже здесь, в этом доме?

«Только бы не в этой комнате, пожалуйста…»

– Да, в доме, – спокойно ответил он.

– В своем кабинете? – Почему-то казалось, что миллионеры непременно стреляются в своих кабинетах, сидя в огромных кожаных креслах за массивными дубовыми столами.

– Нет. Это произошло в комнате Джинни. – Голос его оставался по-прежнему нейтральным.

Я понимающе кивнула.

– Хотите посмотреть? – неожиданно добавил он.

– На что посмотреть? – осторожно спросила я, чувствуя, как поднимаются волоски на руках.

Генри улыбнулся:

– На комнату. Бог мой, Маделин, вы тоже считаете меня свихнувшимся Харди, да?

Мне стало ужасно неловко. И хотя было темно, а Хэллоуин не позволял расслабиться совершенно, не хотелось показывать Генри, что я чего-то боюсь, а тем более что боюсь его.

Он поднялся и протянул руку, чтобы забрать мой бокал. Подлил в него шампанского, и мы двинулись на третий этаж.

Наступая на каждую ступеньку, я не могла отвести взгляд от места смерти Джинни Харди. Интересно, самоубийцы задумываются о том, какую травму наносят своим близким? Если бы Джинни знала, до чего ее смерть доведет родителей, поступила бы она так же?

Генри поднимался почти бесшумно передо мной и на злополучную балку не смотрел. В конце концов, он видел это место уже столько раз.

С первого этажа третий смотрелся в целом не очень высоко, но опоясывающие периметр центральной башни лестницы казались бесконечными. Чем выше мы поднимались, тем темнее становилось. Я уже скучала по полумраку каминной.

Генри внезапно свернул на площадке влево и сразу же открыл дверь. Выходило, Джинни совершила прыжок, находясь в нескольких метрах от своей спальни.

Я ожидала, что ее комната пустует или мебель в ней закрыта мягкими чехлами. Но то, что я увижу живую, теплую комнату девушки, стало для меня абсолютным сюрпризом.

Приглушенный, свойственным спальням свет наполнил розовую комнату. Не приторно-розовую а-ля Барби, а нежно-розовую, пастельную. Белая кровать с балдахином делала комнату еще более викторианской и еще более игрушечной. Покрывало на ней было стегано замысловатыми узорами. Вокруг на многочисленных поверхностях