на этот счет у нас никаких нет, однако же родственные явления в области сравнительной этнографии объясняют нам ход этого превращения. Мы не видим, чтоб отцовское право где-либо завоевывало себе место, иначе как благодаря личному влиянию наиболее выдающихся мужей. В переходный период от материнского права к отцовскому старейшие должны были естественно настоять прежде всего на том, чтобы их положение, их звание, их имущество не переходили по закону к сыновьям их сестер, а к их собственным сыновьям. Этим путем при согласии членов своего рода, полученном как бы выборным путем, они основали первую семью по отцовскому праву; если же счастье благоприятствовало, а обставленное личными заслугами согласие товарищей вновь подтвердилось и при позднейших поколениях, то устанавливалась привилегия для данной семьи, она становилась дворянством. Так возникли те избранные семьи; имеющие общее им происхождение по отцовскому праву, с которыми еще позднейшие поколения общины связывали обыкновенно право на звание начальника, а выражение König (король), или Kuning от Kunni – «род», сделалось также общеупотребительным обозначением и для звания начальника.

Но какая еще разница была между положением начальника и положением короля! В сущности говоря, по существу власти между ними не было какого-либо принципиального различия: различие было только в расширении ее пределов постольку, поскольку эта власть была существенно политической. Если начальник начальствовал над сотенной общиной, то король повелевал над племенной общиной, что не исключало, однако, и того, чтобы он в то же время предводительствовал и сотней. Недаром начальник назывался еще truhtin, а король – thiudans: оба эти названия – прилагательные, первое обозначает руководительство военным отрядом (truht), а второе – руководительство племенем (thiuda); но эти руководительства должно представлять себе одинаковыми по существу своему.

Если таким образом во власти германского короля первобытного времени нельзя найти признаков каких-либо других существенных политических прав, кроме тех, какие мы находим в распоряжении начальника в мирное время и в распоряжении предводительствующего начальника в качестве герцога в военное время, то все же постоянному председательствованию своему в коллегии начальников своего племени король обязан был многими важными преимуществами, которые, кажется, главным образом относятся к церковной области. Ибо если председатель совета начальников племени, не имевшего своего короля, от времени до времени сходился с жрецом этого народа, чтобы приносить богам публичные жертвы, исследовать их волю по приметам, умилостивить их за нарушение их заповедей наказанием непослушных, то в государстве, имевшем короля, обязанности эти всегда возлагались на этого последнего. А так как обязанности эти связаны были с определенной личностью, с потомством определенной семьи, то для священной семейной традиции не было надобности в особенном жреческом сословии: королевский род как таковой мог вместе с тем быть и жреческим родом, и он таким действительно и был.

Трудно в достаточной степени оценить важное значение соединения этих функций в одном лице. Правда, благодаря ему всякое неблаговоление божества недовольное племя ставило в вину королевскому дому, и нередко поэтому при общественных бедствиях, при неурожаях в голоде, при поражении и смерти короли становились жертвами народной ярости. Но моральные выгоды этого соединения были несравненно больше. Король, будучи в то же время и жрецом своего народа, считался не только прирожденным вождем его на войне, законным его советником в мирное время, он вместе с тем был сокровищницей духовного предания, доверенным высшей силы, любимцем богов. Кто помнил еще происхождение его рода? Не ведут ли начатки этого рода за пределы действительности этого мира в вечные чертоги небесного мира? Весь проникнутый высшим духом, не рожден ли он богами? Королевскую голову окружал ореол таинственного света: жречество ставило короли высоко над значением и силой государства простого начальника.

Соединение королевства с жречеством существовало, вероятно, уже в первобытные времена. Ибо если власть начальника в своих зачатках уносит нас назад к естественной власти родового старшины, то особое положение короля и его семьи может лишь быть связано с естественным[58] величием старейшего первоначального рода, позднейшего старейшего рода в целом племени и народе. Если это так, то королевский род должен бы быть вместе с тем естественным хранителем первоначальных семейных святынь рода, которые теперь, сделавшись святынями племени, сделались основой публичного культа, а его жречество должно было теперь сделаться существенной составной частью королевской власти вообще.

Такова гипотеза, соответствующая во всяком случае тому единственному условию, которое необходимо иметь в виду при всех соображениях о существе древнейшего королевства; мы имеем в виду требование, чтоб для объяснения развития монархической власти принимались во внимание лишь предположения вполне общего характера. Ибо эта королевская власть некогда была всеобщим достоянием германцев доисторического времени, а стало быть, и происхождение его было естественно как образование света и солнца, и явления и образцы его, которые мы в историческое время можем изучить только у восточных народов, не были основами более важных грядущих образований, а лишь остатками прошлого. Но и у западных германцев мы находим еще последние проявления более раннего королевского господства[59]. Есть также еще возможность объяснить, каким путем у западных германцев исчезло древнее королевство. Правда, бургунды четвертого века – восточно-германское племя, очутившееся со времени переселения своего на берега Рейна под сильным западногерманским влиянием, – являются перед нами еще под руководством королей, но авторитет последних значительно тускнеет с появлением особого высшего жреческого сословия, и является опасность, что королевское достоинство будет стерто последним[60]. Отделение от королевства жреческих функций в западной части германской народной массы, по всем вероятиям, повлекло за собою уничтожение королевского достоинства. Но век единодержавия отнюдь не был совершенно забыт. В эпохи сильного развития и в периоды сознательно-энергичного нападения и трудной обороны всегда вновь воскресало воспоминание о прежнем единстве руководительства. И если при подобных обстоятельствах между вождями народа появлялся герцог, то старые воспоминания вдвойне побуждали его вновь упрочить за собою свои временные полномочия. Подобные попытки, действительно, имели место, и мы можем проследить их у бруктеров и херусков, маркоманов и гермундуров, а позже, кроме многих других примеров, великие имена Арминия и Марбода[61] служат примерами такого развития. Но никогда при этих событиях не пробуждалось вновь для новой жизни старое королевство с жреческим характером; новое королевство было узурпаторского происхождения, и за ним остался его революционный характер. Впоследствии пытались воспрепятствовать его возникновению тем, что герцог назначался из совета начальников не путем выбора сильнейшего, а по жребию. Напрасный труд! Развитие совершалось путем военного единства и объединения, с тех пор как римляне и германцы стали друг против друга на Рейне и Дунае, и в необходимости этого военного объединения новое королевство почерпало