В начальный момент оно благоговеет перед хозяйственным коммунизмом, и завершается оно лозунгом почти безусловной экономической свободы личности и собственности. Наконец, оно же на заре своей требует от женщины безусловного пожертвования собою для всякого мужчины ее рода и в весьма раннем материнстве видит идеал благородной женственности, а ныне оно выше ценит всего целомудрие женщины.

Едва ли можно себе представить большие контрасты! Понятно, что, для того чтобы пройти такой путь развития, потребовались целые тысячелетия. И тем не менее величайшие двигающие силы этих беспрестанных превращений малочисленны и довольно просты. Увеличение еще плотско-грубого населения внутри первоначально тесно ограниченных естественных общин повело от половой общности – той ступени родового развития, которую едва ли можно избежать при ограниченном числе членов одной семьи, – к образованию групповых семей или родов и к конечному возникновению более или менее совершенных единобрачий по материнскому праву. Затем возрастание экономических благ, вызванное к жизни постоянно все более напрягающейся энергией, повело от брака по материнскому праву к браку по отцовскому праву, причем, однако, покровительство, под которым находилась новая моногамическая семья со стороны родственников супругов, не могло быть устранено. Наконец, учреждение истинно сильной общественной власти и вызванное этим возрастание высочайших идеальных благ нашего бытия – мира, нравственности и права – придали моногамической семье полное могущество и открыли ей путь к тому, чтобы собственными силами сбросить с себя старые путы и добиться свободного развития.

Глава 2

Строй жизни в первобытное время

1

Семьи, сотня и племя – таковы более или менее естественно выросшие носители государственной мысли германского первобытного времени; они составляют органы строя того времени.

Каким образом могла бы образоваться общественная власть и продолжать свое дальнейшее развитие, если б она не имела прочной опоры в клетчатой ткани семей? В германское время семейные домохозяйства по отцовскому праву составляли уже эти клетки государственного организма. Отец и супруг был естественным господином семьи; под его защитой состояли все принадлежащие к дому дети (а если они были мужского пола, то и под его военной ответственностью); под этой же защитой находились далее супруга и ближайшее женское кровное родство с отцовской стороны, пока оно находилось вне брака.

Кроме семейного домохозяйства, этого истинного ядра хозяйственное и политического строения в недрах племени – в организации государства имели, конечно, значение и родственные союзы, хотя только посредственно, как звенья, связывавшие семьи в высшую единицу – сотню. Они состояли из всех тех домохозяйств, взаимное родство которых еще кое-где давало себя знать: дружеская кровь ведь сказывается, если ее даже не больше одной капли. Впрочем, это кровное родство придавало им еще совершенно особенную цену – не в государственной организации, а в противоположность ее. Родство в доисторическое время было предтечей государства, еще весьма задолго до всякой общественной власти оно пользовалось своим особенным правом, наслаждалось своим собственным миром, деятельно защищало своих сочленов. Государственно-родовой интерес был древнее чисто государственной организации, а в первобытном государстве он еще проявлялся в тысячах требований, в тысячах остатков. Мир в родне стоял рядом с миром племени, распря в родстве – рядом с племенной войной; не могло быть и речи о более свободных задачах для нравственного и духовного воспитания индивидуумов: последним служило еще только исключительно родство, почтя без всякого вмешательства государства. Тот, кто по отношению к первобытному периоду не противопоставит всех далеко разветвившихся форм жизни родственного круга учреждению общественной власти и не размерит старательно их взаимного влияния на существо общественной власти, откажется этим самым от проникновения в сущность и рост германской государственной идеи.

Высшей специально-государственной единицей, стоящей над семейными домохозяйствами, являлась сотня. Раньше полагали, что первоначальное происхождение последней кроется, вероятно, в материнском праве; ко времени Цезаря и Тацита она является по преимуществу военным отделом приблизительно в 100–120 семейных домохозяйств одной или (почти всегда) нескольких родственных групп с составом населения, который можно принять приблизительно в тысячу душ и самое большее в 300 воинов, и вместе с тем военной рамкой, которая благодаря возникающей тогда оседлости начинает приобретать территориальный характер: каждая сотня оседала на нескольких квадратных милях, как только племя утомлялось своими странствованиями.

Наконец, известное число сотенных общин – в среднем иногда несколько дюжин их – в совокупности своей составляли племя, основу особого независимого самодержавного государственного организма. При этом связь между сотнями нередко, конечно, бывала шаткой; в особенности во времена сильного политического движения, при нужде в выселении, или при смене лет обильных сражениями та или другая сотенная община часто отделялась, чтобы примкнуть к другому племени; случалось, что тот или другой народ, ввиду борьбы между сотнями, распадался на два государственных организма, продолжавших свое независимое существование.

При таких условиях, при подобной шаткости самых простых государственных форм трудно сказать, на сколько племен подразделялась в то время нация. Тацит в перечне своей «Германии» насчитывает полсотни названий племен, но кто скажет, что он стремился к полноте и достиг таковой?

Верно то, что племенное государство было сравнительно недостаточным для политически независимой жизни; оно, наверное, не насчитывало больше членов, чем ныне город средней величины, а в эпоху нашего средневекового императорского времени какой-либо из наших самых больших городов.

Но такое маленькое племенное государство организовано было симметрично. Семейное домохозяйство связывали, по существу своему, естественные интересы, сотню – на первых порах – военное товарищество, а затем – хозяйственно-артельные интересы, наконец, племя – политические интересы. Создано было то великое разделение на три части всякого общего дела, которое немец сохранил и поныне как свою национальную особенность.

Из этой организации выясняется, что общий строй был насквозь проникнут характером гармонического движения всех сообразно их природным и общественным связям, что везде и руководители племени вообще и в особенности какие бы то ни было представители монархического принципа возможны были лишь постольку, поскольку это требовалось и дозволялось этими связями.

Руководителем семейного домохозяйства был домохозяин.

Сотня имела вождем своего начальника, которого в известиях древних называют большей частью princeps – название, которое по большей части переводили словом Fürst (князь).

Наконец, для племени как целого при ничтожном развитии государственных задач не было необходимости в общем, продолжительно функционирующем властителе; им легко мог руководить совет начальников; там же, где благодаря особенным условиям являлась необходимость в едином вожде, такого легко было взять из среды начальников. Случалось это почти только во время войны; вождь-начальник назывался и был тогда герцогом (Herzog). Если же придерживались обычая иметь единого вождя и в мирное время, то таковой, хотя и пользовался королевскими почестями,