общественность и пресса возвели его в ранг национального героя. Его экспедиция во Внутреннюю Азию в 1870-1874 годах превратилась в приключенческую историю. Она привела его на окраину Цинской империи, где он нашел повод предупредить о будущем конфликте с Британией "в Китае и глубинах Азии". Здесь его взгляды совпадали со взглядами военного министра Дмитрия Милютина и генерал-губернатора Туркестана К.П. фон Кауфмана. Он пронесся по волнам общественного интереса к Востоку. За первой этнографической выставкой в Москве в 1867 году последовала Политехническая выставка в 1874 году с ее многочисленными экспонатами с Востока. Двумя годами позже на выставке впервые были представлены картины Василия Верещагина "Туркестанская серия", дополнившие чисто научную картину воображаемым изображением встречи русских с коренным населением. Художник уже успел прославиться своими "Кавказскими эскизами", когда сопровождал фон Кауфмана в Туркестан в качестве его официального художника-этнографа. Тысячи людей посетили выставку, включая фон Кауфмана, который только и делал, что хвалил картины.

Во многом схожий с западноевропейской концепцией ориентализма, русский вариант отличался тем, что сопротивлялся включению России в западное определение Востока. Как мы видели, один из методов был оборонительным, а именно: перенять европейский дискурс с соответствующими вариациями, которые представляли бы Россию как более гуманную цивилизующую силу. Другой метод заключался в наступлении, утверждая, что русская цивилизация представляет собой альтернативу западной цивилизации, определяемой в основном в ее германской форме. Зародившись среди славянофилов 1840-х годов, эта перспектива развилась в более агрессивную идеологию панславизма в 1860-х и 1870-х годах. Хотя ни славянофильские, ни панславистские идеи не были приняты в канон имперской идеологии, они тонко проникли в мышление трех последних Романовых и представителей правящей элиты, хотя их следы не всегда легко обнаружить. Такие правители, как Петр Великий и Екатерина Великая, манипулировали идеей славянского единства или, точнее, общности православия для продвижения своих интересов в борьбе за балканские пограничные территории. Но для них Россия была частью европейской цивилизации, а не ее альтернативой.

Как и "русификация", панславизм был в основном реактивным явлением, противостоящим воспринимаемой внешней идеологической угрозе, в данном случае немецкой культуре и имперской политике Габсбургов и Гогенцоллернов. В своей первоначальной форме панславизм был изобретением небольшой группы чешских интеллектуалов, впоследствии воспринятым и адаптированным столь же небольшой группой русских интеллектуалов. Для российских правителей доктрина создавала несколько проблем. Уваров был чувствителен к ним и ограничил свою поддержку продвижением культурного единства среди славян. Полномасштабный панславизм был одновременно и слишком всеохватным, и слишком исключительным. Он требовал равного отношения к полякам-католикам и признания украинцев как отдельного народа. Но он не мог охватить множество неславянских народов мультикультурной империи. Более того, он содержал неявный революционный посыл, призывая балканских славян восстать против своих османских хозяев. Восстание против установленной власти не только было отвратительно для русского автократа, но и угрожало европейскому равновесию и могло повлечь за собой вмешательство великих держав.

Панславистские публицисты и литературные деятели оказывали постоянное, хотя и сдержанное, влияние на имперские элиты. В сознании русской консервативной интеллигенции и политиков грань между русским национализмом и панславизмом часто была размыта. Она полностью исчезла в 1875-1878 годах, когда панславистские настроения сыграли важную роль в развязывании войны против Османской империи в 1877 году. И какой это был хор голосов: Федор Достоевский, Федор Тючев, Михаил Катков, Иван Аксаков, Константин Победоносцев в сольных партиях. Уход этого поколения и революционная опасность, присущая доктрине, ослабили ее привлекательность для правителей. Но ярые приверженцы продолжали занимать важные посты в российском правительстве, такие как князь С.В. Шаховский, генерал-губернатор Ливии с 1885 по 1894 год, и граф Николай Игнатьев, министр внутренних дел с 1881 по 1882 год и президент Славянского благотворительного общества с 1888 года до своей смерти. Даже Победоносцев, который в ужасе отшатнулся от своего прежнего энтузиазма в отношении политической панславистской программы, одобрил культурную версию доктрины, чтобы укрепление русского влияния среди православных славян. Организация Православного Палестинского общества в 1882 году стала его наиболее заметным проявлением. Являясь детищем Победоносцева, оно якобы ставило своей целью сбор и распространение в России информации о Святой Земле, но в 1890-х годах приобрело политический оттенок. К этому времени членами общества стали Александр III и императорская семья, а его деятельность поддерживали российские дипломаты в Османской империи, что, естественно, вызвало недоверие османского правительства. В то же время Победоносцев поддерживал православных в Сербии, Черногории и Болгарии, оказывал финансовую помощь, часто через Славянское благотворительное общество, и набирал студентов для обучения в русских семинариях. Особое раздражение у Вены вызывала его финансовая и моральная поддержка охваченной борьбой униатской и православной церкви в австрийской Галиции. После двадцатилетнего перерыва его культурные панславистские усилия были возобновлены в 1913 году с созданием Галицкого благотворительного общества.

Продолжающаяся, но тихая деятельность славянских добровольческих обществ - ненаписанная страница в истории русского панславизма. Возрождение славянской солидарности как активной политической доктрины произошло почти одновременно в конце XIX века в Праге и России. В своем противостоянии с немецкими австрийцами некоторые чехи вновь обратились к России как к источнику моральной и дипломатической поддержки. Их целью была переориентация внутренней политики Габсбургов путем возрождения идей австрославизма как основы для федеративного решения проблемы национальностей. Во внешней политике они стремились оторвать Вену от Берлина и привязать ее к Петербургу. В этих целях они возглавили то, что стало известно как неославянское движение. Конечно, Россия реагировала медленно, но общественное мнение было более отзывчивым. Активный интерес к славянскому движению возродился еще до того, как австрийская аннексия Боснии и Герцеговины в 1907 году вызвала бурную реакцию в России.

Пресса начала проявлять более живой интерес к южным славянам, особенно консервативный орган "Новое время". Затихшие было благотворительные общества пробудились от своей дремоты, были созданы новые общества по развитию славянской культуры. Парадоксальным может показаться тот факт, что ведущие члены новых обществ были выходцами из центра политического спектра - партий октябристов и кадетов, а также польского Коло. Но российские либералы считали, что демократически настроенное славянское движение может помочь решить польскую проблему. Хотя они стремились дистанцироваться от более старого агрессивного панславизма, они использовали многие его идеи в своей программе либерального империализма. Даже польское Коло во главе с Дмовским одобряло эту идею как лучшую защиту от германского империализма - большего зла - и как самую прочную основу для экономического и культурного усиления Польши в составе Российской империи - меньшего зла. Славянство хорошо вписывалось в концепцию органической работы. Но большие ожидания его сторонников, прежде всего чехов, должны были разочароваться из-за противоречивых взглядов на неославизм среди жителей приграничных районов и русских. После неославянского