в качестве армейских командиров. Он значительно улучшил систему образования и открыл кавказские отделения Императорского географического и Императорского сельскохозяйственного обществ. Он наложил свой отпечаток на городской облик Тифлиса, начав процесс превращения его в европейский город. Его экономическая деятельность в равной степени вдохновлялась целью привязать Кавказ не только к российскому центру, но и к Европе: создание пароходного сообщения через Черное море; установление безналогового режима для многих предметов транзитной торговли, изучение огромных минеральных богатств региона; развитие современного сельского хозяйства, включая выращивание хлопка, чая и шелка. Многие из его инициатив принесли плоды лишь позднее, при его преемниках - фельдмаршале А.И. Барятинском, великом князе Михаиле Николаевиче и князе А.М. Дондукове-Корсакове.

Цивилизаторская миссия могла бы также приобрести новый смысл как выражение всеобщего стремления России к защите побежденных. Гениальным пиар-ходом покорителя Кавказа князя Барятинского было рекламировать свою великую победу над горцами, сделав знаменитым Шамиля, легендарного лидера восстания мюридов, сдавшегося после многолетнего сопротивления.

Барятинский организовал бурный общественный прием. Почетная сдача Шамиля и щедрое обращение с ним пролили новую славу на благородного победителя. Русские стремились сравнить свое поведение с поведением англичан в Индии во время мятежа. Весь этот эпизод положил начало новому этапу общественного интереса к региону и стал подтверждением того, что российское имперское правление является более доброй и мягкой формой империализма.

Восхваление благородных противников русской цивилизаторской миссии также могло породить неоднозначное отношение к этому предприятию, особенно в среде творческой интеллигенции. От придуманного Пушкиным Кавказа в поэме "Кавказский пленник" до толстовского Хаджи-Мурада в конце века литературные встречи русских писателей с туземными народами изобиловали противоречиями. Пушкин, Лермонтов, Толстой, Бестужев-Марлинский, испытавшие Кавказ воочию, вскрыли жилу антиимпериализма. В их произведениях образ горца бросил вызов казаку или заменил его в качестве модели героического пограничника. Как благородный дикарь он представлял свободный дух, который мог существовать только на краю цивилизации, претендовавшей на европейский статус, но не достигшей своего идеала. Хотя трудно определить точное влияние этих противоречивых течений на политиков, нельзя отрицать, что российские проконсулы в кавказских и транскаспийских пограничных районах проявляли больше признаков терпимости и готовности сотрудничать с коренными народами по сравнению с белыми американцами по отношению к коренным американцам.

"Ориентализм" в музыке выражал те же тенденции к контрасту, но не к уменьшению притягательности экзотики, когда ее дисциплинирует более упорядоченная европеизирующая структура. Изобретая мелодические и гармонические "коды", русские композиторы стремились передать звуки и образы экзотического и загадочного Востока. Эпизодическое использование аутентичных мелодий было не столь важно, как музыкальные приемы, с помощью которых представлялся Восток.

Стереотипные в своем роде, они настойчиво внушали, что музыка туземных народов может быть оценена русскими (или европейцами) только в том случае, если она пропущена через экран западных композиторских правил. Милий Балакирев, побывавший на Кавказе в 1862 и 1863 годах, использовал в своих произведениях черкесские мелодии, написал популярную "Грузинскую песню" на слова Пушкина и оркестровое произведение "Тамара" (первая редакция 1869 года), основанное на поэме Лермонтова о грузинской царевне, соблазнившей и убившей проезжих путешественников. Его самое известное произведение, которое до сих пор играют те, кто умеет, - чрезвычайно сложная "Исламейская" "Восточная фантазия" (1869), наполненная навязчивыми ритмами и ускоряющимися темпами, передающими впечатление безудержного религиозного экстаза. В то же время Александр Бородин закончил первую версию "Князя Игоря" (1869), квинтэссенцию востоковедческой оперы, в которой противопоставляются эротичные половецкие танцовщицы и прямой, энергичный русский князь-воин. Получив заказ на сочинение произведения к двадцатилетию царствования Александра II, он решил отпраздновать имперское продвижение России "В степях Средней Азии" (1880). Даже вспыльчивый Модест Мусоргский, написав по тому же случаю "Взятие Карса" с его чередованием военной помпезности и восточной чувственности. Михаил Ипполитов-Иванов, многолетний директор Тифлисской консерватории и дирижер городского оркестра, написал "Кавказские эскизы" и три оперы на восточные темы; действие последней, "Измена" (1908/9), происходит в Грузии XVI века во время борьбы между христианами и иранскими мусульманами. Отношения России с народами пограничья стали

обширное культурное предприятие, опирающееся как на научную, так и на образную онтологию. В процессе имперская идея стала популяризироваться и воплощаться в самовосприятии россиян. С тех пор как Петр Великий основал Академию наук и отправил Витуса Беринга исследовать тихоокеанские берега Сибири, приобретение и публикация географических и этнографических знаний стали частью имперского предприятия. Эти усилия оставались ограниченными до тех пор, пока Николай I не отправил Александра фон Гумбольдта в его знаменитое исследование Сибири, а затем в 1845 году основал Императорское Русское географическое общество. Среди исследователей и в обоих крупных научных учреждениях по-прежнему преобладали иностранцы, которые не были привержены идеям популяризации, продвижения и оправдания имперской экспансии России.

Расширение публичной сферы в России благодаря массовой прессе и росту грамотности сделало возможной популяризацию российской экспансии на Кавказе, в Закаспийском регионе и Внутренней Азии.

Этнографы постромантической эпохи создали свое собственное оправдание имперского правления, объединив востоковедческие представления и научные методы, чтобы подсчитать, обозначить и историзировать народы кавказского пограничья. И снова эффект оказался непреднамеренным и парадоксальным, поскольку удалось привить народам идентичность, которая позже расцветет в национальные чувства, противопоставленные имперскому правлению. Угол восприятия и аудитории заметно изменился на транскаспийской границе, где туземное население воспринималось скорее как дикое, чем как благородное. Россия начала производить собственных бесстрашных исследователей и безупречных воинов, прославленных в массовой прессе для расширенной образованной публики, жаждущей героев.

Два самых известных российских исследователя использовали известность, которую они приобрели благодаря освещению своих подвигов в массовой прессе, для проповеди доктрины цивилизаторской миссии России в Закаспийском регионе. Петр Семенов в честь своей экспедиции в горы Тяньшань в 1850-х годах добавил к своей фамилии "Тянь-шаньский", в стиле победоносных русских полководцев. Он отмечал, что Россия осваивает борские земли "по предначертанию самого Провидения, в общих интересах человечества: для цивилизации Азии". Но миссия России была уникальной, по его мнению, из-за ее особого положения между Европой и Азией и более гуманного отношения к азиатским народам. Этот рефрен будет звучать на протяжении всего позднего царского и всего советского периода, всегда сдобренный оборонительным тоном. Запад мог воспринимать русских как стоящих "на низкой ступени цивилизации", писал он, но их достижения уже предназначали их для более высокого уровня "ввиду быстрого темпа, характеризующего историю нашего развития". Как отмечает Марк Бассин: "Одним словом, цивилизуя Азию, русские, очевидно, верили, что могут и хотят цивилизовать самих себя". Занимая в течение десятилетий пост президента Императорского географического общества, Семенов был ярым пропагандистом имперской судьбы России в пограничных районах Закаспийской и Внутренней Азии.

Второй знаменитый путешественник, Николай Пржевальский, затронул те же аккорды в изображении своих подвигов, за что