без колебаний согласился. Иоахим купил им тренировочные костюмы, ужасно дорогие кроссовки, какие-то волшебные часы, которые не только считали шаги, скорость и сожженные калории, но также измеряли пульс, ну и в довершение всего, он на самом деле бросил курить! Однажды утром они поехали в лес вместе и начали бегать. Иоахим специально возвращался с работы пораньше, они облачались в спортивные костюмы и отправлялись на пробежку. Продлилось это счастье недели две. Потом постепенно запал отца начал сходить на нет. А вот Якуб упорно продолжал бегать. В соседнем районе он обнаружил парк, каждый вечер надевал наушники и бегал в этом парке. Могло лить как из ведра, мог ударить сибирский мороз, но он не бросал пробежки. Она подозревала, что он хотел таким образом убежать от своей тоски, и, в конце концов, ему это удалось. Он стал все чаще улыбаться, расстался с черным цветом в одежде, начал выходить из дома, перестал слушать мрачную депрессивную музыку.

И вот когда казалось, что все потихоньку движется к лучшему, настал тот роковой январский день.

Она возвращалась вечером с почты и, не устояв перед ароматом свежевыпеченного хлеба, зашла в пекарню. На выходе чуть не столкнулась с Марленой. Замерла, посмотрела девушке в глаза, коротким кивком головы ответила на ее «здравствуйте» и поспешила домой. Марлена догнала ее, когда та открывала дверь в подъезд. Хотела что-то сказать. Пыталась что-то объяснить. Очень просила дать ей эту возможность. В глазах девочки были слезы.

Что было делать? Она взглянула на часы, и после секундного колебания пригласила Марлену наверх. Она знала, что Якуба нет дома. Была пятница, а по пятницам в это время он ходил на семинар по английскому, а оттуда ехал прямиком на пробежку.

В лифте они молчали, стараясь не глядеть друг на друга. Когда вошли в квартиру, девушка неуверенно встала на пороге и осмотрелась вокруг. На ее лице проступили неуверенность и беспокойство. Тогда она тихо сказала гостье: «Спокойно, Якуба нет дома», и предложила чай. Марлена села за стол, понурив голову, молчала. Она только успела разлить чай по чашкам, как раздался звук открывающейся двери. Через некоторое время они услышали голос Якуба, который с порога закричал:

– Это я, мам. Я забыл свой спортивный костюм! Надеюсь, ты не бросила его в стиральную машину. Я же просил, чтобы ты…

Он не договорил. Она увидела гримасу боли на его лице, сжатый рот, гнев в прищуренных глазах. Когда она дрожащими руками ставила чашку, раздался глухой грохот. Сумка соскользнула у него с плеча и упала на пол. Он яростно пнул ее. Из незастегнутой сумки вылетела бутылка с водой и покатилась к холодильнику.

Когда он исчез в прихожей, она резко вскочила со стула. Выбежала за ним на лестничную клетку и услышала топот ног на лестнице. Окликнула, а потом бросилась вслед за ним. Обошла весь район. Люди с подозрением оглядывались на нее. Кто-то спросил, нужна ли ей помощь, и только тогда она заметила, что выскочила на улицу в блузке. Совершенно не чувствовала холода.

Вернулась в квартиру, взяла ключи, села в машину и поехала в парк, в котором бегал Якуб. В темноте, она шла от аллейки к аллейке. В парке его не было. Она вернулась домой через три часа, дрожа от холода, с синими от мороза пальцами. Двери были нараспашку, в квартире никого.

В тот вечер она видела Марлену в последний раз. Через несколько недель от матери Кристиана она случайно узнала, что «эта развратница» переехала с родителями в Гданьск, а Кристиан поехал учиться в Лондон и, слава богу, «расстался с этой дрянью». Из этого сумбурного сообщения она поняла, что ни мать Кристиана, ни его отец никогда с девушкой не разговаривали. Оказалось, что никто не слышал версии самой Марлены. Однако, признанная «развратницей», она была обречена на осуждение.

Вот почему она все еще думала, что девушка не сделала ничего плохого, и хотела по крайней мере узнать ее версию событий. Возможно, она совершила ошибку, но не морального порядка, а какую-то, что называется, техническую.

Когда Иоахим узнал об этом, он закатил ей дикий скандал и орал, что она не должна была ни в коем случае приглашать девушку домой, что если уж ей так захотелось, то пошла бы с ней и села на скамейку, как сделала бы каждая здравомыслящая мать. А она тогда подумала, что если бы она была здравомыслящая, то никогда бы не родила сына от этого мужчины. Но потом признала его правоту. Действительно, скамейка, наверное, была бы в этой ситуации лучше. Конечно, если опустить тот факт, что в тот день стоял трескучий мороз, а скамеек из-под снега почти не было видно.

Как ни странно, только Якуб выслушал ее до конца со спокойствием и пониманием, хотя прошло немало времени, прежде чем они смогли поговорить об этом. А в конце сказал:

– Мама, прошу тебя только об одном. Давай больше никогда не будем заводить разговоры о моих девочках, симпатиях или приятельницах.

Так оно и случилось. Больше четырех лет она обходила эти темы как можно дальше. А тут вдруг такая новость.

Надя…

@4

– Ты меня слушаешь или уже уснула? – Она почувствовала нежное прикосновение к руке.

– Конечно, я слушаю тебя, сынок. – Она открыла глаза. – Я всегда тебя слушаю. Просто задумалась. Прости.

Она задавалась вопросом, что будет, если она попросит его принести бутылку виски и лед, и пришла к выводу, что, коль скоро он застукал ее за курением, то и напитки переживет.

– Якуб, могу я попросить тебя об одолжении? – спросила она, глядя ему в глаза.

– Разумеется. – Он обеспокоенно поднял голову.

– В морозильнике, на нижней полке есть лоток со льдом, а на верхней полке – не перепутай, не морозильника, а холодильника – бутылка виски. Можешь принести их сюда? А то ночь что-то очень жаркая.

– Да, умеешь ты напугать человека! – засмеялся он, поцеловал ее в щеку и пошел выполнять просьбу.

Когда он исчез в гостиной, она поднялась и поспешно спрятала стакан с окурком за кучей плитки. Он вернулся с бутылкой, льдом и двумя стаканами. Поставил все на подоконник, бросил по несколько кубиков льда и, наливая, заметил:

– Это благородный виски, в который не нужно добавлять содовую. Умеешь выбирать Гленморанжи, восемнадцатилетний. Всего на три года моложе меня. Восемнадцатого июля ты пьешь восемнадцатилетний виски. А я-то думал, что моя мама любит только вино. Раньше ты, наверное, тоже не разбавляла содовой, – сказал он, садясь перед ней на