для нее всегда через прописную «С». Эта Сеть была другой, труднодоступной, делающей первые шаги, незамысловатой, какой-то сермяжной. Для поколения ее сына, возможно, даже простецкой. Не такой, как сегодняшняя, ставшая для нее не совсем понятной. Якуб установил ей Скайп, открыл профиль на Фейсбуке (только для них двоих, он не хотел, чтобы она наблюдала за его общением), научил ее пользоваться им, и очень просил, чтобы она «не злоупотребляла». Но она, конечно, злоупотребляла, причем сверх всякой меры. Хотя он никогда не жаловался, она знала, что держит его в плотном кольце своей заботы.

Марлена лишь ненадолго разделила с ней ее тоску: девочку приглашали, но она с трудом находила время – за эти полгода они виделись раза два-три. Когда, наконец, настал долгожданный октябрь и Якубу надо было возвращаться, она предложила Марлене – это была идея Иоахима – отправиться втроем в аэропорт. Марлена восприняла это без энтузиазма и отговорилась какими-то суперважными делами в школе.

Якуб ужасно разволновался, увидев отца в аэропорту. Молча пожал его руку, а потом обнял его. Впервые за много лет она увидела слезы в глазах мужа. Да и сама тоже расплакалась.

Их сын вернулся из этого путешествия другим, возмужавшим, повзрослевшим. За полгода очень вырос, но сильно похудел. Его лицо осунулось. У него были длинные до плеч волосы, голос явно изменился: стал низким, с легкой хрипотцой, совсем не детский и даже уже не юношеский. Вдруг показалось, что ей знаком этот тембр.

На обратном пути из Варшавы Якуб ни разу не спросил о Марлене, ни разу ей не позвонил. Помнит, что в какой-то момент сама хотела ей позвонить и сообщить, что Якуб благополучно долетел и что они возвращаются. Ей казалось, что Марлена должна с нетерпением ждать этого сообщения. Хорошо, что она не сделала этого.

В приподнятом настроении Якуб рассказывал о проектах, в которых принимал участие в Кливленде, о двух экскурсиях – в Чикаго и в Нью-Йорк – а также о своем разочаровании Америкой. По его мнению, там царило невежество, застой и крайняя бедность, о которой он раньше понятия не имел. Его раздражал американский снобизм и дешевый патриотизм. Он говорил, что там кичатся все, а не только те, кто имеют на это право. Даже самые настоящие отбросы, которые считают, что Париж (или Пэрис, как они говорят) – это всего лишь имя девчонки с обложки глянцевых журналов, дочери владельцев сети отелей. В какой-то момент рассмеялся и, похлопывая Иоахима по спине, сказал:

– Я рад, что вы родили меня в Европе.

Чем ближе они были к дому, тем молчаливее становился Якуб. Когда они прибыли на место, он поспешно унес чемодан наверх и на два часа заперся в комнате. Она не стала мешать ему. Иоахима это поведение удивило, но она понимала, что человеку иногда надо побыть одному. Этим он был в нее. Возвращаясь домой из длительных поездок, она радовалась не только встрече с людьми, которых она оставила, но также возвращению в знакомые места, где она чувствовала себя в безопасности. Якуб часто говорил, что скучает по своим местам. Однажды вечером он растрогал ее до слез, написав: «Я скучаю даже по полученному от тебя в подарок горшку с цветком, который я всегда забывал поливать».

Она приготовила его любимые блюда. Все тщательно спланировала. Был его любимый рассольник, отбивная с квашеной капустой и горка дымящейся молодой картошечки. Когда обед был готов, она постучалась в его комнату. Ждали вместе с Иоахимом за торжественно накрытым столом. Он появился только через несколько минут, изменившийся в лице, сильно побледневший. Встал у стола. Весь дрожал. Она видела, что он хочет что-то сказать, но не может. Постоял так секунду, потом резко рванулся и выбежал из квартиры.

К полуночи ожидание стало невыносимым. Она как зверь в клетке металась по всей квартире. Время от времени спускалась на лифте, шла к остановке и сидела там в ожидании очередного ночного автобуса, после чего возвращалась в надежде, что он уже дома, что вернулся каким-то другим путем. Она была уверена, что его отсутствие как-то связано с Марленой, но не знала, где та живет. Она не могла позвонить приятелям Якуба, потому что он никогда бы ей этого не простил. На рассвете ее разбудил стук в дверь, и она вскочила со стула на кухне. Якуб тихо вошел в квартиру. Обнял ее крепко. Ничего не сказал. Плакал. Только когда на следующий день она пришла пожелать ему спокойной ночи, он сам рассказал, что произошло.

Марлена бросила его. Когда Якуб был далеко, она, ничего ему не говоря, сошлась с Кристианом. А тот, вроде как друг и, к тому же, его кузен, тоже держал все в тайне. Он не стал обвинять Кристиана в том, что тот отобрал у него Марлену. Нельзя забрать женщину, если она сама этого не хочет. Вот так и сказал. Ее семнадцатилетний сын! Ее он не винил. Винил Кристиана в трусости, лжи и лицемерии. Но больше всего винил себя. За то, что уехал.

Это был один из самых грустных месяцев в ее жизни. Якуб страдал, как побитая и брошенная собака. И она вместе с ним, тоже переживала все это, все его страдания, каждый день. Кроме того, он отвергал любую помощь. Хотел пройти через это сам. Кроме той ночи, когда он рассказал ей все, никогда больше не возвращался к теме Марлены. Когда она пыталась о ней спрашивать, он сразу же замыкался, замолкал, запирался в своей комнате или уходил из дома.

Иоахим не смог справиться с тем, что происходило – по крайней мере, так ей казалось в начале. Его сын терпел адские муки, а он вел себя так, будто ничего существенного не произошло. Если он разговаривал с Якубом, то только о школе. Однако она быстро заметила, что это не был обычный обмен формальными фразами типа «как дела – нормально…». Иоахим внимательно слушал сына, не перебивая его, советовал, позволял убедить себя, если был не прав. Это были долгие, серьезные и полные взаимного уважения разговоры отца с сыном. Вскоре она заметила, что Якуб дольше и чаще разговаривает с отцом, чем с ней.

Однажды вечером за ужином Иоахим совершенно неожиданно попросил Якуба составить ему компанию во время пробежек. Сказал, что вдвоем будет веселей и что таким образом он поможет отцу бросить курить. Ее это удивило. Иоахим в принципе был неспортивный, а курить бросал сотни раз, преимущественно в рамках новогодних планов, и уже примерно третьего января выкуривал первую в новом году сигарету. Якуб