Воланд привлекателен? Зло должно быть привлекательным и убедительным. Что зло может казаться обаятельным, знает любой аскет и моралист. Равно как и зритель «Ночных дозоров» и «Звездных войн». Если бы Воланд внушал лишь отвращение, непонятен был бы триумф зла в том мире, в котором жил Булгаков (да и мы тоже).

До Булгакова Гёте соглашался с остротой Байрона: «Дьявол говорит правду гораздо чаще, чем принято думать. Просто у него невежественная аудитория» (The devil speaks truth much oftener than hi’s deemed; Hi has a ignorant audience).

А Бог-то, Бог есть в романе или нет? Есть.

Во-первых, если из дурных замыслов Воланда все же порой и выходит нечто благое то, значит, есть Тот, Кто может перемудрить хитреца.

Во-вторых, в 1935 году Булгаков пишет пьесу «Александр Пушкин». О Пушкине. Но в пьесе именно Пушкина и нет. Так когда-то К. Р. (великий князь Константин Романов, внук Николая Первого) написал драму «Царь Иудейский» — о Христе. Но без Христа на сцене. Все говорят о Нем. Но не Он.

У религиоведов этот сюжет называется dues otiosus. Верховный Бог, отсутствующий в культе. Это молчание может быть вызвано благовением перед Тайной. А может — страхом спровоцировать демонов. «Умолчание в напряженном тексте уже было формой крика из задавленного горла», — пишет А. И. Солженицын о Булгакове и его времени[249].

Книга Иова — «Фауст» — «Мастер и Маргарита»

Булгаков своим эпиграфом требует рассматривать свой роман в перспективе гетевского «Фауста». А «Фауст» своим прологом, откровенно цитирующим книгу Иова, требует рассматривать себя в перспективе этой библейской книги. Значит, с книги Иова начнем и мы.

Начинается книга Иова «прологом на небесах». Радость сатаны о том, что на земле все люди уже забыли Бога, осаживается репликой Творца: «А как же раб мой Иов?» Сатана не спорит по факту: да, Иов благочестив, он почитает Тебя. Но «разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него?» (Иов 1:9–10).

Вот самый страшный вопрос для любой религии, для религии как таковой: даром ли богобоязнен Иов? Может ли человек любить Бога ради Бога, а не ради «взяток» (в виде лучшей жизни здесь или блаженства «там»). Может ли человек видеть в Боге — Бога, а не «генератор гуманитарной помощи»? Если «любовь не ищет своего» (1 Кор. 13:5), не использует, то может ли человек любить то, что не видит глазами, что ему не подконтрольно и не послушно?

Во времена «темного» средневековья была одна юродивая, которая ходила по городу с зажженным факелом и с ведром воды. Когда ее спрашивали, зачем ей факел днем, она отвечала: «Этим факелом я хотела бы поджечь рай, а водой я хотела бы залить адский огонь. Я хочу, чтобы вы любили Бога ради Бога, а не ради надежды на райские радости или ради страха перед адской мукой». Но сатана не умеет любить. В его понимании религиозные отношения носят типично рыночный характер: ты — мне, я — тебе.

Вот сатана и требует эксперимента: «…простри руку Твою и коснись всего, что у него, — благословит ли он Тебя?» (Иов 1:11).

«И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей» (Иов. 1:12). «Боевики» из соседних племен и ураганы губят всех детей Иова и уничтожают все его имущество. «Тогда Иов встал и разодрал верхнюю одежду свою, остриг голову свою и пал на землю и поклонился и сказал: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!» (Иов 1:21).

Сатана требует продолжения эксперимента: дай мне самого Иова! простри руку Твою и коснись кости его и плоти его — благословит ли он Тебя? «И сказал Господь сатане: вот, он в руке твоей, только душу его сбереги» (Иов 2:6).

Прикосновение библейского Воланда к Иову оборачивается проказой. Иов заживо гниет. Из-за вони он не может жить даже в своем доме. Религиозные же представления Древнего Востока считают проказу проклятьем богов, и потому Иова выгоняют и из его города. Жена приходит к Иову и говорит: «Похули Бога и умри!» (Иов 2:9)[250].

С этой минуты сатана больше уже не появляется на страницах книги Иова — его работу искусителя взяли на себя люди (сначала жена Иова, потом его друзья)[251]. И оттого Книга Иова оставляет ощущение какой-то недоговоренности. Дважды сатана приближается к Иову. И ждешь третьего раза — а его нет. Причем даже вполне понятно, каким должно быть это третье искушение. В первый раз сатана прикоснулся к «социальному телу» Иова (имуществу), потом к его физическому телу. Осталось прикоснуться к его душе… Но именно это Бог сатане запретил.

Эту литературную незавершенность Книги Иова почувствовал Гете. Его Мефистофель начинает там, где остановился библейский сатана. Ему Бог дает гораздо больше, чем в библейском сюжете:

«Тебе позволено. Ступай и завладей его душою.

И если можешь, поведи путем разврата за собою»[252].

Только если помнить этот зачин «Фауста» и его связь с Книгой Иова, будет понятен финал. В конце поэмы Фауст, ставший уже преизряднейшим мерзавцем, умирает. Мефистофель приходит получить свою законную добычу — его душу. И тут происходит совсем неожиданное: являются ангелы и отбирают у Мефистофеля душу Фауста. Однако это неожиданность лишь для тех, кто забыл начало поэмы. Бог изначально считает Фауста Своим слугой. Но по просьбе Мефистофеля Бог снял Свою благодатную защиту с души Фауста. Человек остался один на один с тем, кого Достоевский называл «дух сверхчеловечески умный и злобный». При таких условиях человек всегда проиграет. Поэтому Бог и не винит Фауста. Библейская формула «Бог дал — Бог взял» в «Фаусте» обретает свой смысл: Бог дал Фауста Мефистофелю, Бог же и забрал Фауста из лап сатаны.

Спасен высокий дух от зла

Произволеньем Божьим:

Чья жизнь в стремлениях прошла,

Того спасти мы можем.

А за кого Любви самой

Ходатайство не стынет,

Тот будет ангелов семьей

Радушно в Небе принят[253].

И вновь возвращаемся к этой триаде: Книга Иова — «Фауст» — «Мастер и Маргарита». В первой книге душа Иова под защитой Бога. Во второй Бог снимает защиту с