на фото женщины средних лет, чья грудь представляла собой сплошной кровоподтек.

— Это довольно тяжелое зрелище. Зверски бил эту женщину по груди, несколько раз принимался, — пробормотал Хэйзелвуд, пытаясь отобрать у меня фотографию.

Я отмахнулась:

— Ну хватит уже, Рой. Не надо оберегать меня от подробностей. Так ты только работу замедлишь. Это же информация. Давай-ка с ней разбираться.

Хэйзелвуд кивнул:

— Хорошо. Вот что нам известно. С пятью первыми жертвами этот тип ведет себя как заурядный насильник. Вваливается в дома одиноких женщин, обещает, что не сделает больно, потом связывает их же собственной одеждой и насилует. Проматываем вперед, к пяти жертвам из середины. Тут он начинает применять наручники, становится агрессивнее, принуждает к оральному и анальному сексу, иногда на глазах у членов семьи. В некоторых случаях в ходе одного нападения насилует нескольких женщин. Еще проматываем вперед. В последних пяти нападениях заметен гораздо более высокий уровень агрессивности. Как на фотографии, которую ты рассматривала. — Хэйзелвуд кивнул на фото, которое я положила на стол. — Он раз за разом принимался бить ее и все это время подкалывал ее мужа. Дикость какая-то, правда? А ты что думаешь?

— Думаю, хочет испытать такие же острые ощущения, как с самыми первыми жертвами, — ответила я. — Это совершенно очевидно. А для этого ему приходится усугублять агрессию. Но мотив не изменился. Это по-прежнему ощущение власти, которое он испытывает при изнасиловании.

— С этим ясно, — согласился Хэйзелвуд. — Но я не могу понять, зачем он творит все это на глазах у мужчины. Чего ради?

— Это власть: контролируй, да еще и унижай, — сказала я. — Такая потребность в зрителях вписывается в психологию этого насильника. Это говорит о наличии в его биографии психотравмы и о том, что его ритуализированное поведение[23] по всей видимости обусловлено детским опытом очевидца или жертвы насилия.

— Как ты думаешь, он приближается к убийству или это все же будет противоречить его ритуалу? — спросил Хэйзелвуд. — Это очень беспокоит полицейских.

— По мере нарастания отрыва преступника от реальности ритуалы могут изменяться, — ответила я и на секунду задумалась. — Полагаю, убийство может произойти, но важно понимать, что для него это не главное. Этот тип реконструирует свой прошлый опыт. Только в перевернутом виде. Теперь властвует он, и ему нужно, чтобы в этом воочию убеждались другие.

* * *

В последующие дни начальник нашего отдела Роджер Депью организовал мне командировку в Батон-Руж для знакомства с оперативной группой по делу «Насильника в лыжной маске». Планировалось, что я поговорю с жертвами и с местными полицейскими, чтобы собрать максимум информации для скорейшей поимки этого мерзавца. Нападения участились, общественность негодовала, а пресса усугубляла ситуацию публикацией материалов о неуловимости «Насильника в лыжной маске».

Телефон зазвонил, как только я вошла в номер отеля.

— Привет, Энн, как дела? — осведомился Хэйзелвуд.

— Нормально. Только вошла, собираюсь…

— Отлично. Слушай, вот какую информацию о поведении преступника во время нападения тебе нужно получить от жертв. Это будет важно, когда мы приступим к его психологическому портрету.

— То есть? Ты считаешь, что профайлинг в делах об изнасилованиях отличается от профайлинга в делах об убийствах на сексуальной почве?

Хэйзелвуд был настолько сосредоточен на том, что хотел мне сказать, что проигнорировал мой вопрос и просто продолжил говорить. Такое с ним бывало — он как будто зацикливался исключительно на собственных мыслях. Но я знала, что рано или поздно он вернется к заданному вопросу. Поэтому продолжила внимательно слушать.

— Я считаю, что здесь мы должны действовать в три этапа, — сказал он. — На первом — получить от жертвы сведения о поведении насильника. На втором — проанализировать это поведение, для того чтобы определить основной мотив нападения. А на третьем — описать характерные особенности личности преступника с учетом мотивационных факторов его поведения.

Затем Хэйзелвуд продиктовал целый ряд вопросов, которые мне нужно было задать. Некоторые касались поведения преступника, например: «Как ему удалось попасть к жертве? Как он установил контроль? Как реагировал на страдания жертвы?» Другие касались процесса его взаимодействия с жертвой: «Заставлял ли он ее говорить? К каким сексуальным действиям принуждал? Делала ли она что-либо, чтобы изменить настрой преступника?» Некоторые вопросы преследовали цель узнать побольше о характерных особенностях преступника, например: «Есть ли у него какие-либо нарушения половой функции? Предпринимал ли он какие-то меры предосторожности во избежание разоблачения? Взял ли он что-либо с места преступления или, может быть, оставил что-то?»

Было очевидно, что в этом деле Хэйзелвуд придерживается особого подхода. Он явно придавал суждениям пострадавших больше значения, чем результатам анализа места преступления и полицейских рапортов. Но пока я не понимала, почему он так решил и как, по его мысли, это должно повлиять на процесс профайлинга. Мне лишь пришло в голову, что Хэйзелвуд краем уха услышал что-то сказанное мной на лекции по виктимологии, заинтересовался и захотел самостоятельно проверить теорию практикой.

В этой командировке я встретилась с пятью жертвами. Все они были сильно напуганы и подавлены, особенно те, кто подвергся насилию на глазах у близких. Но каждая из них постаралась как можно более подробно обсудить со мной пережитое. У всех были налицо признаки синдрома травмы сексуального насилия. Они рассказывали о чувстве оцепенения и внутренней опустошенности. Женщины откровенно говорили о постоянных проблемах с пищеварением, кошмарах, в которых их снова насиловали, и ужасе перед возможным заражением СПИДом. Они испытывали панику в тесных пространствах, их страшила темная одежда, они постоянно волновались по поводу возвращения насильника. И всех волновало то, как они теперь будут общаться со своими родными и друзьями.

* * *

Примерно через неделю я принимала участие в разработке формального психологического портрета «Насильника в лыжной маске» группой сотрудников во главе с Хэйзелвудом. Мы углубились в изучение полицейских рапортов, фотографий с мест преступления и обсуждали мотивы и модель поведения преступника. Хэйзелвуд попросил меня разъяснить контекст отдельных утверждений жертв, с которыми я пообщалась, потому что даже опытным сотрудникам приходилось преодолевать собственные предрассудки.

Процесс шел в уже ставшем стандартным порядке, но под конец Хэйзелвуд не стал собирать всю информацию для последующего написания психологического портрета им самим. Вместо этого он предложил собравшимся сделать это коллективно. Он особо подчеркнул, что наше мнение следует разделить на две отдельные части.

Основу первой части составил наш обычный подход к профайлингу с описанием вероятных характерных черт преступника исходя из демографических данных, биографии и личностных особенностей. Мы уже неплохо поднаторели в этой работе и достаточно быстро облекли наши соображения в письменную форму.

Так как «Насильник в лыжной маске» безнаказанно орудовал уже достаточно долго,