происходят. И есть все основания относиться к проблеме серьезно. Тем не менее дискуссия о социально назревших преобразованиях, связанных с меняющейся климатической ситуацией, быстро зашла в тупик: обсуждались не социально-экономические реформы, а технологии и научные теории, причем обсуждались они дилетантами, ничего не смыслящими ни в науке, ни в технологиях.

В любом случае, независимо от того, какие климатологические теории объективно верны, речь идет о преобразовании структур капиталистического общества. Как отмечает Ева Кройзер, левые активисты делятся на тех, кто считает, что «капитализм не может быть реформирован таким образом, чтобы преодолеть климатический кризис», и более умеренных, считающих, что частичные реформы все же возможны, и стремящихся «использовать подобные реформы как платформу, с которой можно запустить более радикальные и глубокие перемены»[198]. Но в том-то и дело, что основная проблема состоит не в климате, а в экономических интересах, так или иначе затрагиваемых экологической повесткой. Какие бы технологические решения ни принимались, возникает очевидный вопрос: «Кто заплатит за банкет?»

По сути дела, уже к середине 2010-х годов быстрое изменение доминирующего дискурса — от отрицания климатической проблемы до превращения ее в тему международных саммитов глав государств и правительств — свидетельствовало о том, что правящий класс более или менее сформировал свою повестку. Суть этого подхода состояла в том, чтобы, мобилизовав общественное мнение в поддержку мер, направленных на решение экологических проблем через резкое сокращение использования ископаемого углеродного топлива, на самом деле решить задачи, связанные со структурной реконструкцией экономики в интересах корпоративного капитала. Корпоративная экологическая повестка предполагает жертвы со стороны трудящихся классов ради сохранения эффективности капитала. Иными словами, экспроприация среднего класса и усиление эксплуатации рабочих во имя «спасения планеты».

Рассматривая экологическую повестку в том виде, в каком она была представлена выступлениями Греты Тунберг и другими популярными активистами, экономический журналист Николай Проценко приходит к выводу, что это движение «вполне органично инкорпорируется в новые цели корпораций»[199]. Внедрение новых технологий, необходимое не только ради решения экологических проблем, но и для стимулирования экономического роста в рамках такой повестки, должно происходить за счет общественных средств и в интересах крупного капитала. Как отмечает Проценко, нефтегазовые корпорации охотно и совершенно добровольно сокращают инвестиции в прибыльные проекты добычи и переработки ископаемого топлива, одновременно требуя от государства огромных субсидий на реализацию убыточных программ «чистой» энергетики. Там, где правительства не справляются с нагрузкой, на помощь приходят глобальные финансовые рынки. Так созданный в 2020 году Фонд восстановления экономики Европейского Союза (European Union Recovery Instrument) взялся профинансировать инвестиции в объеме 750 миллиардов евро, необходимые для обеспечения энергетического перехода, с условием, что средства будут получены за счет заимствований на международных финансовых рынках[200]. Как замечает Проценко, расплачиваться по счетам предстоит как раз поколению Греты Тунберг, с энтузиазмом поддержавшему эту повестку, но отнюдь не привлеченному к обсуждению ее финансовой составляющей.

Важным аспектом политики декарбонизации является введение углеродного налога, точнее штрафных пошлин, которые должны быть наложены на импортируемые в Европейский союз товары и услуги в зависимости от величины их углеродного следа. На протяжении нескольких предшествующих десятилетий, когда в западных странах усиливалась забота об экологии, европейские и американские корпорации систематически переносили «грязные» производства в более бедные страны, которым теперь придется оплачивать и расходы, связанные с новой климатической повесткой. Косвенно такая политика может способствовать возвращению — на новом технологическом и экологическом уровне — части промышленного производства в исторически более развитые страны, но в любом случае речь идет о воспроизводстве и даже усугублении глобального неравенства. «Очевидно, — заключает Проценко, — что такой подход просто воспроизводит привычные отношения между центром и периферией мировой капиталистической системы, отражающие неравенство возможностей в процессе капиталистического накопления»[201].

Разумеется, из всего вышесказанного не следует, будто левым необходимо отказаться от заботы об экологии. «Проблема лишь в том, что такое целеполагание полностью противоречит природе капитализма — динамичной неравновесной системы, занимающейся постоянным „созидательным разрушением“ и основанной на принципе бесконечного накопления, неравномерно распределенного между ее ядром и периферией. Пресловутый энергетический переход как раз и является новым циклом созидательного разрушения. Для придания капитализму новых стимулов требуется ликвидировать его прежнюю технологическую платформу, основанную на ископаемом топливе, заменив ее зелеными технологиями — при этом все убытки будут привычно возложены на государство (а в конечном итоге на налогоплательщиков), а прибыли приватизированы корпорациями»[202].

Движение «желтых жилетов» во Франции уже продемонстрировало оборотную сторону этой повестки, когда очередной «экологический» налог на углеродное топливо жестко ударил по бюджету беднейших провинциальных семей, что закономерно спровоцировало массовые протесты. Некритическое принятие экологического дискурса в том виде, в каком его продвигают правящие круги и финансируемые ими неправительственные организации, дружно поддержавшие страстные речи Греты Тунберг, встраивает левых в стратегию обновления капитализма, не только не предполагающую сколько-нибудь серьезных уступок социальным низам, но, напротив, ведущую к еще более радикальной сегрегации и разобщению общества, как на национальном, так и на глобальном уровне. При этом именно наиболее бедные и уязвимые слои населения не только становятся жертвами структурной реконструкции, но и выглядят «виновными» в экологически безответственном поведении, а их сопротивление рассматривается как аморальное.

Насколько в принципе осуществима данная стратегия — как в плане социальном, так и в плане организационно-технологическом — остается большим вопросом. Но очевидно, что в реальности экологическая повестка представляет собой не ответ на кризис капитализма, а лишь повод для развертывания новой острой борьбы, в ходе которой выявятся в полном масштабе все системные противоречия. Провести экологическую реформу в интересах (или хотя бы с учетом интересов) большинства человечества при условии сохранения буржуазного порядка в его нынешнем виде в принципе невозможно.

ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ ПЕРЕХОД

Кризис левого движения на рубеже XX и XXI веков был вызван далеко не только идеологическими причинами, но и объективными изменениями в экономике и социальной структуре капиталистических обществ. Парадоксальным (или диалектическим) образом эти процессы, с одной стороны, подрывали позиции традиционных левых, лишая актуальности многие их привычные подходы, но с другой стороны, создавали противоречия и проблемы, которые буржуазная политика оказывалась не в силах разрешить.

В то время как экологические активисты обрушивались с критикой на промышленное производство, отравляющее окружающую среду своими отходами и находящееся в противоречии с логикой природы, крупные компании внедряли новые технологии, радикально меняющие ситуацию в этой сфере. Правда, изменения эти происходили с большим опозданием, если учесть научные и инженерные разработки, опередившие подобные сдвиги почти на полвека.

Массовое внедрение роботов и радикальное изменение рынка труда начали предсказывать уже в конце 1970-х годов, и многие технологии уже тогда давали основания прогнозировать, что в