— В гареме у Сефи?

— Да! Три года назад. Тогда мне было ещё можно там находиться.

— В каком именно гареме?

— Э-э-э… Не понял. Что значит: «В каком гареме?». Их разве несколько?

— Конечно! Гаремов у шаха три. Первый — семейный гарем, там живут его жёны и наложницы. Второй — женский, там живут наложницы-девственницы, не ставшие фаворитками. Третий — мужской, где живут дети мужского пола — шахзаде, их слуги и соратники. Пока шахзаде находился в семейном гареме или в мужском,он не должен был показывать, что он уже взрослый. Иначе, он должен был покинуть гарем, дворец, и начать взрослую жизнь, например — отправиться в какой-нибудь остан[2] и завести там свою семью. Ты, мог жить только в мужском гареме.

— Но там совсем рядом жили и жёны шаха. Они постоянно приходили к нам, а мы бегали к ним.

— Им можно было приходить. Другим ход в гаремы запрещён. Твой отец, видимо, имел значительный вес во дворце, если пристроил тебя в мужской гарем. Там воспитывали и учили многих чиновников. Я сам рос в мужском гареме шаха Аббаса Великого до тринадцати лет. Знаю, там хорошо учили. Но так рисовать? У тебя великий дар, эфенди. Ты хочешь знать за сколько можно продать эти карты?

Байрам снова пролистал их. Карты были примерно на треть больше «наших обычных». Сложно было «мельчить» палочками из бамбука, который, оказывается, использовался при транспортировке товаров из Индии и Китая. Из бамбука, естественно, делали корзины, которых я и купил десяток на одну копейку. Удобный материал для изготовления многого.

Картинки я нарисовал из-за отсутствия другой краски — охрой, сделав «сажный» контур. Внутренние линии картинок тоже были нарисованы сажей. Фон я сделал «сажным». То есть, карты имели чёрный цвет, цифры, масти и картинки — охряные. Всё это было покрыто лаком и блистело. Дорого смотрелись карты.

— Думаю, за сотню серебра карты продать можно. Постой, а это кто? — вдруг спросил перс. — Это же моя Эсфирь. Как она оказалась на картах?

— Это Эсфирь? Красивая, — отметил я. — Она повстречалась нам в первый день на базаре. В тот же день я нарисовал карты. Это для меня не трудно и мне удалось справиться за день. Они дольше сохли, лёжа на струге.

— У нас рисуют карты, и тоже с фигурами: лев, шах, визирь, но у тебя получились настоящие, как говорят латиняне, парсуны. Ты точно рисовал Эсфирь?

— Точно, — кивнул я головой. — С нею была такая толстая персиянка с усами под носом и визгливым голосом.

— Это евнух Али, — усмехнулся перс и нахмурился. — Вернее, — скопец[3]. Яйца ему отрезали давно, а хер совсем недавно, чтобы он не тыкал, куда не следует. Ублажал, видите ли, жён посла Исмаил-бека.

— Тут есть посол Персии? Разве он не в Москве.

— В Москве — Великое посольство. Там с Великим послом ещё двалцать послов и двести слуг. В Астрахани живёт один посол со своим двором и слугами. У него и служит моя Эсфирь.

— Понятно.

— Так ты, эфенди, можешь писать парсуны? И ты можешь написать мою парсуну?

— Могу, но тебе она зачем? Да и дорого это. Я не пишу парсуны даром.

— Это величайший дар. И мне моя парсуна не нужна. Но если сказать об этом послу…

— Нет! Посла я писать не буду. И вообще… Одно дело, писать картинки, а другое дело чьи-то парсуны.

— Но за парсуну можно взять очень много денег.

— Деньги — не главное. Можно их брать за картинки. И не нужно кому-то знать, кто эти картинки рисует. Карты запрещены в России. Пойдёшь к послу разговаривать о своей Эсфирь, покажешь картинки. И не говори, кто их рисовал. Скажешь у меня увидел и выпросил для выкупа. Скажешь, но только после того, как он согласиться получить за неё сто монет серебра.

— Разумно, — кивнул, соглашаясь, Байрам. Глаза его лихорадочно блестели. — Позволь, эфенди, я прямо сейчас побегу к послу?

— Не позволю. Сначала составим соглашение о твоей службе, и купчую на Эсфирь. Потом приоденем тебя и купим меч. Ты должен соответствовать своему имени и своему статусу.

— Как удивительно ты говоришь, эфенди, — склонив голову, произнёс перс. — Так разумно и складно не говорят даже наши визири. Те наговорят столько, что и не поймёшь о чём речь. Тебя понятно, когда ты начинаешь говорить и даже когда заканчиваешь.

— Я сын воина, — коротко пояснил я.

— И в этой короткой фразе вся суть того, что ты сказал.

— Давай опустим словоблудие, — прервал его дифирамбы я. — Приступай к писанине. Вот тебе принадлежности для письма.

Выдав персу всё необходимое и посмотрев, как он управляется с пером, я показал ему свидетельство о браке Тимофея с персидской принцессой. Перс аккуратно взял пергамент и буквально обнюхал его, не забыв посмотреть на просвет. Зная, что и на просвет следов подделки не увидеть, я поглядывал на Байрама спокойно. Особое внимание он уделил оттиску малой шахской печати, которые выдавались во все медресе, заключающие брак.

— Всё настоящее, — с некоторым расстройством произнёс перс. — А твоём рождении есть документ?

— Есть, — сказал я и подал ему своё свидетельство о рождении, выписанное в столице и скреплённое большой шахской печатью, ибо оно, якобы, выписывалось дворцовым имамом. Вот для него я и делал большую шахскую печать.

— Удивительно. Впервые вижу шахскую печать на свидетельстве о рождении. Значит Сефи признал тебя шахзаде?

Это ничего не значит, кроме того, что у меня не было документа о рождении, когда мы приехали В Персию, и его выписали во дворце. Изучив, предварительно, этот документ.

Я показал пальцем на свидетельство о браке.

— Нет, эфенди! — покрутил головой перс. — Это и значит, что шах Сефи признал в тебе шахзаде. Если сейчас что-нибудь случится с шахом Аббасом, первый наследник — это ты.

— Вот это не говори ни кому, — со значением в голосе и во взгляде сказал я. — Не надо никому от этом знать.

— Думаю, кому надо, всё равно узнают. Даже если кто-то смыл записи из дворцовых книг.

— Всё-всё. Работаем! — одёрнул я его строгим тоном, и перс склонился над низким импровизированным столом, сделанным мной из широкой струганной полированной доски и