Шрифт:
Закладка:
До Царицына мы плыли на парусах, помогая стругам вёслами и шли даже с большей скоростью, чем по течению. Ветра дующие «наверх» тут летом изрядные, а если плыть не по стремнине, а берегом, то и течение не очень тормозит движение судов.
Я уже, не срываясь, писал водяными красками миниатюрные пейзажи. На корме струга, где стоял мой шатёр, я сам себе сколотил сидение со спинкой и что-то типа мольберта, к которому щепками прикалывал картон. Пейзажи получались всё более и более живыми. Иногда я добавлял на картон большие парусные корабли с полными или приспущенными парусами.
* * *
[1] Щепной промысел — изготовление деревянной посуды.
Глава 15
Мне и в детстве, и в молодости нравилось рисовать корабли. Главное, что я знал, как их строить, а поэтому получались они, словно только что сошедшие со стапелей. Попробовал написать морское сражение, как у Айвазовского, и у меня, худо-бедно, получилось. Не так, конечно, как у мастера, но тоже очень похоже.
Конечно же, я знал картины Айвазовского, так как любил этого художника. А поэтому, я сфокусировался на переносе его сюжетов на картон.
Горчаков, встретив нас и узнав о том, что наместник направил меня в Москву по повелению царя Михаила Фёдоровича, был недоволен. Наверное, он строил в отношении меня свои планы. Почему я так решил? Да, потому, что он не раз и не два произнёс: «жаль-жаль». Сокрушённо так произнёс. А ещё добавил: «Ну, ничего не поделаешь».
Мы «погостили» в Царицыне только сутки и двинулись дальше. Всем заправлял стрелецкий сотник Никита Журбин, приставленный ко мне для сопровождения, но плыли мы с Фролом на своём большом струге. Конечно же, шатёр мы использовали вдвоём. И, честно говоря, ничего в моём общении с казаками не изменилось. Со стрельцами — да, я вёл себя сдержано и немного высокомерно, а со старыми товарищами — как обычно. Но и все казаки со стрельцами не церемонились.
Правда на привалах всю работу исполняли другие. Кроме той, что я брал на себя: воды принести, рыбы наловить, почистить, сурков пострелять. Последнее, так я считал не работой, а развлечением, тренировкой. «Чтобы стрелять, надо постоянно стрелять» — говорил один мой друг полковник. Этот принцип относится к любой сфере человеческой деятельности. Чтобы уметь драться, надо драться, чтобы рисовать, надо постоянно рисовать. Как только что-то перестаёшь делать, навыки уходят. Ты думаешь, что можешь, а оказывается, нет.
Так у меня было с гитарой, к которой, было дело, не прикасался лет двадцать. Попробовал потом как-то, а уже и не могу, оказывается. Кхе-кхе… И петь… Это вообще особая тема. Там тоже свой инструмент, в горле-то, оказывается! И он тоже, оказывается, расстраивается и его, как оказалось, подстраивать надо.
Да-а-а… Вот и я пока, не торопясь, настраивал Степкино тело.
Даже рисование, по настоящим меркам, было совершенством, а по-настоящему очень от него далеко. Я-то видел. Даже до просто нормального рисунка ещё было ох как далеко. Просто тут так никто не рисовал. Это считалось пустопорожним занятием, а значит преследовалось обществом. Член общины любым своим действием должен был приносить пользу. Праздность считалась ленностью и наказывалась. Когда — батогами, а когда и отлучением от общества.
Зная, что праздные художники на Руси стали появляться только к середине семнадцатого века и то из-за границы, я рассчитывал первым собрать сливки. Поначалу я думал, что это может ударить по моему престижу, но потом прикинул, и понял, и слава Богу, что меня перестанут воспринимать, как особу царских, хоть и персидских, кровей. Я ни перед кем не собирался «распускать хвост». Не было у меня, даже по легенде, опыта жития-бытия наследником престола, а значит надо вести себя скромно и не кичиться происхождением.
Однажды я попросился сесть за весло. Раньше я уже примеривался и вес его знал. Теперь попросил именно погрести. Меня допустили. Я помахал веслом примерно час и вернул инструмент, совершенно довольный своим теперешним телом. Я видел, что нагрузки не прошли даром.
В дальнейшем, я садился за весло раза три в день и это дало моему телу колоссальную нагрузку и рост мышечной массы. Всё-таки того, чем я загружал Стёпкин организм до того, было маловато. А гребля дала то, чего мне уже так не хватало. Тело зудело и просило нагрузок. И я ему их дал. Я даже просыпаться стал не сильно «до восхода», а чуть-чуть, только чтобы успеть к намазу. Так сильно уставал.
Но с тех пор, как я стал хорошо питаться и в моём рационе появилось мясо и разные углеводы (крупы, лепёшки) я стал не только набираться силы, но и лучше расти. За лето я «вымахал» сантиметров на десять и к Москве, одежду, привезённую Тимофеем из Персии, и мной в «рейсе» ненадёванную, пришлось расшивать. Хорошо, что я, видя короткие рукава и штанины своей старой одежды, купленной в Астрахани, я сделал примерку своего торжественного наряда. Расшивать оказалось сложнее, чем шить, и мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы привести одежду в порядок.
Хотя, я ещё думал, стоило ли мне выряжаться, как петух, в парчу, бархат и шелка? Вдруг такой одежды нет и у царевича Алексея. Астраханская одежда тоже была ничего, и я, махнув рукой на наставления Репнина, который одобрил персидскую, Решил идти к царю в «обычном» платье, какое покупают себе казачьи есаулы.
Отец искал себе, чтобы в Персии не стыдно было показаться. Мне тоже понравилась его одежда. Впоследствии, когда у меня появились «свободные деньги», я заказал себе такую же.
Когда наш караван из пяти стругов с Оби вошёл в Москва реку, сердце моё стало «биться с перебоями». Я неплохо знал реку, так как не раз и не два сплавлялся по ней до Коломны. Не один, конечно, а с друзьями. Вернее, мы приплывали до села Коломенское на двух больших катерах, надували плоты ПСН-10, ставили на плоты подвесные двигатели и на них дрейфовали со всеми остановками. Ах, сколько пейзажей я написал на этих сплавах! Катера уходили ниже по течению и там нас ждали.
Вот с Коломны и начался мой мандраж. Коломна открылась башнями с шатровыми куполами, каменно-кирпичной крепостной стеной, стоящей на не очень высоком берегу, и маковками церквей с прямыми крестами. Удивило то, что именно такой я и помнил Коломну.
