— С волками жить, по волчьи выть, — сказал я.

— Правильно, Стёпка, — похвалил Тимофей.

— Так он, говорите, персиянского двора, человек? — задумчиво произнёс наместник. — Так-так… И запись есть?

— И запись есть, — кивнул головой я.

— Покажи, — протянул он ко мне руку и посмотрел на мою кожаную сумку.

— Там по-персидски, — сказал я.

— Я посмотрю, а ты прочтёшь. Я знаю письмо персидское. Могу толмача позвать.

Достав кожаную папку с пергаментом, сложенным гармошкой и болтающейся внизу печатью шаха Сефи. От него у Тимофея тоже была подорожная. Вот с неё печать и слепили. Печать пришлось разобрать. Таких шерстяных ниток не нашли. А нитка нитке рознь. Если сравнить — моментально определится разница.

— Да-а-а… Вижу руку Сефия, — сказал Репнин, показав на тугру. — Читай.

Я прочитал.

— Верно читаешь. Значит ты перс. Подданный шаха Аббаса? А не побоишься веру поменять и сменить шаха на царя Михаила Фёдоровича?

Я внимательно посмотрел на наместника и усмехнувшись, спросил:

— А не бежим ли мы впереди лошади, Борис Александрович. Не гоже за царя думы думать. Будет день, будет и пища, сказано в писании. Мало л для чего царь всея Руси Стёпку Разина вызвал. Расспросит про Персию, да отправит восвояси. Дон сторожить.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Репнин. — Ладно говоришь! И верно, чего это мы за Михаила Фёдоровича думаем⁈

— Нарисуешь картину для дочери? — вдруг спросил Репнин.

Я мысленно рассмеялся.

— Какую?

— А ты какую можешь?

— Любую, — пожал плечами я. — Хочешь, вид из твоего окна нарисую. У тебя красивый вид из окна. Правда, окошко маленькое, узкое. Но я приближусь и широко получится. Хочешь?

Репнин подошёл к слюдяному открытому окошку и посмотрел на русло Волги.

— Там ни стругов, ни галер, — недовольно сказал наместник.

— Я тебе нарисую и струги, и галеры, и даже каравеллу с белыми, как крылья чаек, парусами.

— А так можно? — с восхищением в глазах спросил Репнин.

— Можно. Могу даже тебя нарисовать на этой каравелле. Только ты будешь слишком маленьким.

— Нет! Так не надо! Нарисуй просто эту… каравеллу и меня. Можно?

— Можно, — улыбнулся я. — Но мне понадобится три дня. Буду писать другими, масляными красками.

* * *

Репнина я написал за пару часов, не особо работая над полутонами, корабли добавлял весь следующий день, но картина сохла неделю и так толком и не высохла. Пришлось для неё собирать особый короб, чтобы не запылилась.

Репнину картина очень понравилась и он выложил за неё сто золотых. Может быть когда просил меня нарисовать себя он и не думал платить, но когда я перед написанием его портрета прочитал заклинание, видно было, что он испугался.

— Ты это, э-э-э, что сделал, — спросил он через некоторое время, после того, как я уже начал писать.

— Что? — не понял я, уже так свыкнувшись с необходимостью произнесения определённых слов перед рисованием.

Видимо зная, что все работники приступали к делу «помолясь» Богу, Репнин сначала не обратил внимание на произнесённые мной слова.

— Вот, ты сейчас что сказал? — спросил он, приподняв бровь.

— Заклинание, — спокойно сказал я. — Чтобы твоя душа не перешла в парсуну. Иначе нельзя.

— Моя душа⁈ — испугался князь-наместник. — Да, как же так? Как такое можно?

Он ещё долго ахал и переживал и мне пришлось рассказать ему, что колдуны, чтобы навредить человеку, лепят его из глины, читают специальное заклятие, и через глиняную форму могут человеку навредить. И если я не прочитал бы своё заклинание, то любой колдун мог бы прочитать своё.

Репнин вдруг стукнул себя ладонью по лбу.

— Ведь знал же, помнил об этом. Бабка ещё учила, — сказал он и осёкся. — А ты точно правильное заклятие наложил?

— Точно-точно, — спокойно произнёс я. — Меня батька научил. Он у нас ведун. Да и мать моя его многому научила. Она была из ордена суфиев, магиней была.

— Может ты другое заклятье наложил? — недоверчиво спросил Репнин, постепенно успокаиваясь.

— Хотел бы навредить, зачем мне к тебе приходить? — снова спокойно произнёс я. — Не мешай мне. Не дёргайся. Теперь обязательно надо твой облик на картине дописать и снова произнести над ним заклинание.

Репнин замер, как статуя, напрягся, перестал дышать, покраснел.

— Борис Александрович, ты дышать не забывай, — рассмеялся я. — Не волнуйся. Всё будет хорошо.

— Чёрт дёрнул меня! — пробормотал Репнин.

Операция «Наследник» из стадии «подготовки» переходила в стадию «внедрения». За свою прошлую жизнь я перечитал массу книжек. Особенно любил зарубежные детективы про шпионов. Меня поражал английский прагматизм даже в этой области. Они не комплексовали на предмет измены и предательства. И даже предусматривали несколько степеней допроса при которых можно выдавать секреты. То есть разведчиков сразу учили как надо выдавать информацию. Что в первую очередь (не самое важное), что во вторую (средней важности), что в третью… И так далее.

Всё понятно. Человек не может терпеть пытки. Или, скажем прямо, не всякий человек может стерпеть пытки. Вот и готовили разведчиков к пыткам. Правильно делали, на мой взгляд, но всё-таки, это коробило.

Да и к своим предателям, работавшим на другие разведки, британцы относились излишне терпимо, опять же — на мой взгляд. Они даже не лишали их заработанной пенсии, и не всех лишали свободы.

Я сразу предупредил Тимофея, что и меня и его могут, и, скорее всего, станут пытать, чтобы узнать правду. Поэтому я и «привязал» свою легенду к имеющимся документам, рассчитывая при пытках не выдать лишнее. Легенда была «железная» и очень похожа на правду во всём, кроме персидского подданства, близкого родства с Аббасом и подделки документов.

Интересно, что и в гареме шаха Сефи знали, что Стёпка принадлежит роду Сефевидов и его мать была настоящей принцессой. Главное, что мне нужно было сейчас сделать, это забыть про подделку документов. Не думаю, что меня будут об этом пытать, но чем чёрт не шутит?

То, что я могу так хорошо рисовать, может, конечно, подтолкнуть окружение царя на мысль, что это я всё и подделал, и выпячиваться со своим умением было не правильным решением, но, с другой стороны, о моём художественном даре узнали бы всё равно. И тогда бы