В этот период времени Грибоедов часто бывал у нас в доме, а мы с братом Василием еще чаще посещали его. Кроме его остроумной беседы, любил я слушать его великолепную игру на фортепьяно… Сядет он, бывало, к ним и начнет фантазировать. Сколько было тут вкусу, силы, дивной мелодии! Он был отличный пианист и большой знаток музыки: Моцарт, Бетховен, Гайдн и Вебер были его любимые композиторы.

Однажды я сказал ему:

– Ах, Александр Сергеевич, сколько Бог дал вам талантов: вы поэт, музыкант; были лихой кавалерист и, наконец, отличный лингвист!

(Он, кроме пяти европейских языков, основательно знал персидский и арабский.) Грибоедов улыбнулся, взглянул на меня умными своими глазами из-под очков и отвечал:

– Поверь мне, Петруша, у кого много талантов, у того нет ни одного настоящего.

Он был скромен и снисходителен в кругу друзей, но сильно вспыльчив, заносчив и раздражителен, когда встречал людей не по душе. Тут он готов был придраться к ним из пустяков и горе тому, кто попадался к нему на зубок. Тогда соперник бывал разбит в пух и прах, потому что сарказмы его были неотразимы!

Вот один из таких эпизодов. Когда Грибоедов привез в Петербург свою комедию, Николай Иванович Хмельницкий просил его прочесть ее у него на дому. Грибоедов согласился. По этому случаю Хмельницкий сделал обед, на который, кроме Грибоедова, пригласил нескольких литераторов и артистов. В числе последних были Сосницкий, мой брат и я.

Хмельницкий жил тогда барином, в собственном доме на Фонтанке у Симеоновского моста. В назначенный час собралось у него небольшое общество. Обед был роскошен, весел и шумен… После обеда все вышли в гостиную, подали кофе и закурили сигары. Грибоедов положил рукопись своей комедии на стол; гости, в нетерпеливом ожидании, начали придвигать стулья; каждый старался поместиться поближе, чтоб не пропустить ни одного слова.

В числе гостей был тут некто Василий Михайлович Федоров, сочинитель драмы «Лиза, или Следствие гордости и обольщения» и других уже давно забытых пьес. Он был человек очень добрый, простой, но имел претензию на остроумие. Физиономия ли его не понравилась Грибоедову, или, может быть, старый шутник пересолил за обедом, рассказывая неостроумные анекдоты, только хозяину и его гостям пришлось быть свидетелями довольно неприятной сцены. Покуда Грибоедов закуривал свою сигару Федоров, подойдя к столу, взял комедию (которая была переписана довольно разгонисто), покачал ее на руке и с простодушной улыбкой сказал:

– Ого! какая полновесная!.. Это стоит моей «Лизы».

Грибоедов посмотрел на него из-под очков и отвечал ему сквозь зубы:

– Я пошлостей не пишу.

Такой неожиданный ответ, разумеется, огорошил Федорова, и он, стараясь показать, что принимает этот резкий ответ за шутку, улыбнулся, и тут же поторопился прибавить:

– Никто в этом не сомневается, Александр Сергеевич; я не только не хотел обидеть вас сравнением со мной, но право, готов первый смеяться над своими произведениями.

– Да, над собой-то вы можете смеяться, сколько вам угодно, а я над собой – никому не позволю…

– Помилуйте, я говорил не о достоинстве наших пьес, а только о числе листов!

– Достоинств моей комедии вы еще не можете знать, а достоинства ваших пьес всем давно известны.

– Право, вы напрасно это говорите: я повторяю, что вовсе не думал нас обидеть…

– О, я уверен, что вы сказали не подумавши, а обидеть меня вы никогда не можете.

Хозяин от этих шпилек был как на иголках и, желая шуткой как-нибудь замять размолвку которая принимала не шуточный характер, взял за плечи Федорова и, смеясь, сказал ему:

– Мы в наказание посадим вас в задний ряд кресел.

Грибоедов между тем, ходя по гостиной с сигарой, отвечал Хмельницкому:

– Вы можете его посадить куда вам угодно, только я при нем своей комедии читать не стану.

Федоров покраснел до ушей и походил в эту минуту на школьника, который силится схватить ежа – и где его ни тронет, везде уколется…

Очевидно, что хозяин был поставлен в самое щекотливое положение между своими гостями; он не знал, чью сторону принять, и всеми силами старался как-нибудь потушить эту вздорную ссору. Но Грибоедов был непреклонен и ни за что не соглашался при Федорове начать чтение…

Нечего было делать, бедный автор добродетельной Лизы взял шляпу и, подойдя к Грибоедову, сказал:

– Очень жаль, Александр Сергеевич, что невинная моя шутка была причиной такой неприятной сцены. И я, чтоб не лишать хозяина и его почтенных гостей удовольствия слышать вашу комедию, ухожу отсюда…

Грибоедов с жестоким хладнокровием отвечал ему на это:

– Счастливого пути!

Федоров скрылся…

Итак, драматургу по вине его драмы пришлось сыграть комическую роль, а комик чуть не разыграл драмы из-за своей комедии.

По уходе Федорова чтение началось – и нужно ли говорить, какой эффект произвела эта комедия на слушателей!

Здесь, для контраста, приведу другой случай из домашней жизни покойного Александра Сергеевича. Был у него камердинер, крепостной его человек и молочный брат, который с малолетства находился при нем для прислуги; он вместе с Грибоедовым вырос и был при нем безотлучно во всех его путешествиях. Грибоедов его очень любил и даже баловал, вследствие чего слуга зачастую фамильярничал со своим господином. По какому-то странному случаю этот слуга назывался Александром Грибовым, и Грибоедов часто называл его тезкой.

Однажды Александр Сергеевич ушел в гости на целый день. Грибов по уходе его запер квартиру на ключ и сам тоже куда-то отправился. Часу во втором ночи, Грибоедов воротился домой, звонит, стучит – дверей не отворяют… Он еще сильнее – нет ответа. Помучившись напрасно с четверть часа, он отправился ночевать к своему приятелю Андрею Андреевичу Жандру, который жил тогда недалеко от него.

На другой день Грибоедов приходит домой; Грибов встречает его как ни в чем не бывало.

– Сашка! куда ты вчера уходил? – спрашивает Грибоедов.

– В гости ходил, – отвечает Сашка.

– Но я во втором часу воротился, и тебя здесь не было.

– А почем же я знал, что вы так рано вернетесь? – возражает Грибов таким тоном, как будто вся вина на стороне барина, а не слуги.

– А ты в котором часу пришел домой?

– Ровно в три часа.

Да, – сказал Грибоедов, – ты прав: ты точно в таком случае не мог мне отворить дверей.

Несколько дней спустя Грибоедов сидел вечером в своем кабинете и что-то писал… Александр пришел к нему и спрашивает:

– А что, Александр Сергеевич, вы не уйдете сегодня со двора?

– А тебе зачем?

– Да мне бы нужно было сходить часа на два, или на три в гости.

– Ну ступай,