— Знавал…

— Им, конечно, тяжело, но зато какое, я думаю, наслаждение не зависеть ни от кого!.. — почти что крикнула Ольга резким, страстным голосом.

«Что за тон! что за мысли! вот она какая, однако ж, эта мисс!..» — удивлялся Глеб.

Ольга как будто раскаялась, что сказала более обыкновенного. Она посмотрела на Глеба. Он молчал. Тогда она поднялась с места и заметила холодным, сухим тоном:

— Впрочем, я, кажется, сказала вздор… Ни от кого не зависеть невозможно!.. Это nonsens[29].

И тихо вышла из залы, оставив Глеба в недоумении.

«И все это под боком у чинной леди?!» — улыбнулся Глеб, уходя в сад. Когда он вернулся из сада с остальным семейством, Ольга Николаевна играла какую-то бетховенскую сонату. Игра была какая-то порывистая, нервная… Все прошли в гостиную, а Глеб тихо прошел в залу и, незаметно скрывшись за трельяжем, слушал игру. Кончив сонату, Ольга Николаевна склонилась над роялем и просидела так несколько минут. Когда она подняла лицо, Глебу показалось, что на глазах у девушки были слезы. Она снова заиграла какую-то шопеновскую вещицу.

— Ольга! — раздался из гостиной голос Настасьи Дмитриевны. — Что ты все нервные вещи играешь?..

— Вам не нравится, мама?

— Сыграй, дружок, что-нибудь другое.

Ольга сыграла что-то другое, не кончила и снова начала какой-то вальс, оборвала его и встала из-за фортепиано. Мать вошла в залу.

— Да что ты, Оля, такая странная сегодня… Начнешь одно — не кончишь, и за другое! здорова, дитя мое? — нежно спрашивала мать, заглядывая в лицо дочери.

— Здорова, мама! — отвечала Ольга и поцеловала мать в лоб. — А что?

— Мне показалось, что ты не в духе… Не болит ли голова?..

— Немножко.

— То-то… Прими валериану и приходи к нам, сыграем в трик-трак.

Мать и дочь, обнявшись, вышли из залы, а Глеб тихо поднялся к себе наверх и пил чай у себя.

Через несколько дней после чтения в одной из петербургских газет была напечатана короткая поощрительная заметка о чтении, а в «Грязнопольском вестнике» появилась следующая статья под заглавием:

Отрадное явление в Грязнополье.

«С глубоким чувством радости спешим известить читателей об отрадном явлении в нашем скромном городе, которое говорит само за себя, громко свидетельствуя о том гуманном взгляде на наших меньших братий, который благодаря правительственной инициативе все более и более встречается во всех уголках нашей дорогой родины. Читатели догадываются, конечно, что мы говорим о чтениях, устроенных благодаря просвещенному содействию г. начальника губернии нашим почтенным и высокообразованным H. H. Стрекаловым. Своим просвещенным умом он познал, а прямым русским сердцем почувствовал, что недостаточно только материально заботиться о людях, имеющих счастие работать у него на заводе. Нет! Он захотел им помочь нравственно и возымел благую мысль кинуть луч света в мрак невежества, озарить истиной гнездо предрассудков и, не щадя издержек, привести в исполнение идею, давно его занимавшую. В прошлое воскресенье было первое чтение. Надо было самому присутствовать, чтобы видеть, с каким глубоким чувством благодарности отнеслись к своему хозяину признательные русские люди. Они мало говорили, но много чувствовали, — такова одна из черт нашего народа!

На лекции, прочитанной не без таланта наставником сына г. Стрекалова, мы заметили многих лиц нашего лучшего общества, от души сочувствующих благому начинанию. Дай бог побольше таких деятелей, не забывающих меньшого брата! Заслуги подобных людей, — говорим это прямо, без страха обвинения в пристрастии, — говорят очень громко и, конечно, должны заслуживать общественной благодарности; в руках у таких людей каждое дело, — будь это земское, частное или служебное дело, — всегда будет плодотворно… Мы слышали из верных источников, что чтения эти будут продолжаться… Дай бог им всякого успеха.

А между тем находятся какие-то литературные проходимцы, для которых совесть и честь — жалкие слова, которые рады бросить в честных людей грязью и, прикрываясь анонимом, печатать (мы только удивляемся почтенной редакции „Петербургского глашатая“!) самые неблаговидные клеветы о людях, до нравственной чистоты которых этим пасквилянтам так же далеко, как до солнца. Впрочем, презрение — единственное наказание, достойное этих наемных писак. Полагаем, не лишнее будет сказать, что в городе носятся слухи, будто H. H. Стрекалов получит концессию на Грязнополье-Бакшевскую линию. От души желаем, чтобы слух этот оправдался…»

— Ну что, каково? — спрашивал редактор «Вестника», Иван Иванович Кашкадамов, высокий, сухощавый человек лет тридцати пяти, прочитывая вышеизложенные строки своему сотруднику, несколько выпившему, рыжеватому человеку с красноватым носом.

— Ничего себе, живет…

— С пафосом?..

— Припущено-таки.

— Чай, Крутовской озлится?

— Отжарит же он вас, Иван Иванович, помяните мое слово.

— Так я его и боюсь… Наплевать мне…

— Ну, это мы посмотрим. У него ведь талант… «Глашатай» — не провинциальная газета; недаром же она его печатает…

— Никакого таланта нет… одна хлесткость.

— Хлесткость? — засмеялся «красный нос». — Дудки!.. Напишите-ка вы так…

— Вы вечно придираетесь. Напишите, напишите… Сами знаете, каково в Грязнополье писать.

— То-то… Послушайте, Иван Иванович, сколько вы хотите стянуть со Стрекалова? — вдруг спросил «красный нос»…

— Господин Мурьянов, это личности!

— Полно, Кашкадамушка, дурака-то корчить!.. Полно, дружище… Лучше дай-ка мне пять рублей в счет твоего или моего долга. Туда же — личности!.. Уж не гражданские ли герои? Свиньи мы, вот что!.. Ну, ты вези свое произведение, — ведь знаю, сам повезешь! — а мне пять рублей или жизнь! — театрально сложив руки, продекламировал Мурьянов.

— В трактир?

— А то куда же?

— Загубите вы свой талант, Мурьянов, загубите! — внушительно заметил редактор.

— Есть что губить! ну, живо, пять рублей, и я иду… Туда же личности у таких поросят, как мы с тобой!.. Горе ты богатырь, Кашкадамушка, и никогда тебе великим подлецом не сделаться, — а почему? таланта нет…

«Красный нос» засмеялся и, взяв пять рублей, дружелюбно простился с редактором.

— Погибший! — прошептал Кашкадамов вслед за Мурьяновым. — Когда пьян — беда! И терпи все от него! Без него — что моя газета? Эх, тяжела ты, шапка журналиста! — промолвил он, надевая фрак.

Хотя Стрекалов очень хорошо был убежден, что Иван Иванович Кашкадамов «такая шельма, которая не затруднится завтра же отречься от того, что написал сегодня», тем не менее грубая лесть статьи его тронула, а то место, где намекалось на Крутовского, даже очень понравилось.

— Спасибо за статью, Иван Иванович, — заговорил Стрекалов, сидя с Кашкадамовым в кабинете, — но не чересчур ли вы хвалите меня?

Редактор взглянул на Стрекалова, и его неглупые глаза улыбнулись.

— Таких людей, как вы, нужно указывать обществу… Пора нам проснуться — пора! — Кашкадамов взмахнул рукой и начинал горячиться. — Я только намекал, а мне следовало