так это моя комната. Ну, не собственно комната. Комната – это просто комната. А мое окно. Вот что меня волнует. А еще то, что находится в этом моем окне, – парковка или сад. И если там сад, то есть ли в нем цветы и птицы, дядечка постарше и… и все остальное.

– Некоторые вещи никогда не изменятся, – говорит мой сын. Полагаю, он имеет в виду Власть Вечности.

– Некоторые вещи и вправду никогда не меняются, – соглашаюсь я. – Например, фрикадельки. А некоторые, похоже, меняются очень быстро.

Он смотрит в окно. А потом говорит со мной о моих потребностях. О том, как мне нужно сотрудничать с Менеджментом по Исходу, как нужно соответствовать меняющимся требованиям моего Плана Исхода и как не нужно оспаривать каждое незначительное изменение, встречая его в штыки.

Шея у моего сына совершенно нормальная, но прямо сейчас мне кажется, будто я слышу его отца, моего безголового мужа. И жалею, что не слышу сейчас славного парнишку, который моет полы. Или даже малого, который здесь не живет. Или, естественно, того дядечку постарше в саду.

Я хочу поговорить со своим сыном про мою приятельницу, которая в итоге оказалась на парковке, лежа там на спине и глядя в небо. И про того субъекта на кровати моей приятельницы, который сейчас лежит на моей кровати, и о мерзких складках у него на шее, и о том, что я знаю: он сейчас там только потому, что может себе это позволить.

Но решаю не говорить об этом со своим сыном. Мой сын – хороший сын, и в данный момент он достаточно занят тем, что врет мне насчет денег.

– Мама, – говорит он, – ты ведь знаешь свой пароль…

– Пароль? – переспрашиваю я. – Ну конечно же, я знаю свой пароль. Все знают мой пароль.

– Нет, мам. Только ты знаешь свой пароль. Ну и я, конечно же, потому что я обладаю Властью Вечности. Но ты можешь заглянуть в свой аккаунт, когда только пожелаешь. Ты ведь это знаешь?

– Конечно, и я буду знать, что это мой аккаунт, потому что к нему будет привязан лоскуток шелка.

Интересно, как, по его мнению, я могу заглянуть в свой аккаунт, даже если б и знала свой пароль? У меня рядом с кроватью стоит телефон, но я почти уверена, что он не умный… Не смарт. И большие пальцы у меня уж точно не такие, как у Фелисити или Чарити.

Мой сын явно читает мои мысли.

– Ты ведь пользуешься компьютерами внизу, мам?

– Ну конечно же, пользуюсь! – отвечаю я.

Он имеет в виду интернет-салон. В интернет-салоне есть два компьютера, один из которых сломан. Я знаю, что такое компьютер – естественно, знаю, просто я не совсем этот, как его… эксперт по компьютерам. Я даже сидела за этими компьютерами. Я предпочитаю тот, который сломан. А на том, который не сломан, на той его части, которая телевизор, – какая-то гора. Величественная, покрытая снегом гора, какую можно увидеть в приемной у стоматолога. Можно сколь угодно долго сидеть перед этой горой, и она никогда не изменится. А прямо под ней эти, как их там, которые как у пианино… Клавиши. Кнопки. Но не такие же, как в фильте, я это прекрасно понимаю. Это больше похоже на пишущую машинку, только современную. Я выяснила, что если нажать на любую из этих кнопок, то заснеженная гора исчезнет, что уже явно достижение. Но вместо нее появляется окошко, похожее на крошечный почтовый ящик, с вопросом внутри, который моргает… подмигивает тебе. Я не знаю ответа на этот вопрос.

Единственное, что еще есть в интернет-салоне, – это набор старых, как их там, сваленных в углу. Циклопов… энциклопедий. Они не задают вам никаких вопросов, а, наоборот, содержат всякую полезную и зачастую довольно увлекательную информацию об Адирондаках, Ксерксах и Сумчатых. Но только не о моем аккаунте.

– В любом случае, тебе не о чем беспокоиться, мам, – говорит мне мой сын. – Вряд ли тебе есть смысл вникать в каждую мелочь.

– Да, – соглашаюсь я. – В мелочь не надо.

– Кое-что там довольно сложно для понимания, мам.

– Ну конечно же, сынок.

Он хороший сын, но когда говорит так про каждую мелочь, то опять напоминает мне своего отца, моего безголового мужа. «Не забивай себе голову. Некоторые вещи слишком сложны для понимания. Просто полюбуйся на мой воротничок, галстук и на мою могучую шею, вздымающуюся ввысь как гора!»

Тут я вспоминаю про людей, совсем не похожих на моего первого мужа. Например, про славного парнишку, который моет полы. Например, про малого, который здесь не живет. Например, про дядечку постарше в саду, с его чудесными пятнышками. Про людей, которые пытаются дать мне знать о чем-то, а не говорят, что мне не нужно этого знать.

И теперь я чувствую страх. Я боюсь, что что-то случилось со славным парнишкой, который моет полы. Боюсь, что малого, который здесь не живет, здесь больше нет, а если он по-прежнему здесь, то это уже не тот малый, который здесь не живет. Боюсь, что мой сын и Менеджер по Исходу намертво сцеплены друг с другом – привязаны друг к другу ложью, угрозами и золотыми водолазными костюмами. Боюсь, что тип с мерзкими складками на шее лежит на моей кровати только потому, что может позволить себе платить больше, чем я, и что я навсегда лишилась своего окна и теперь больше никогда уже не увижу тот сад. Боюсь, что Сердитая Медсестра убьет меня, и я буду лежать мертвая на парковке, как моя приятельница, которая жульничала в скрэббл. Боюсь, что я должна что-то вспомнить, но только не помню, что именно, а славный парнишка сказал мне, что я должна забыть. Так вспомнить или забыть? Забыть или вспомнить?

Я боюсь, что дело в моих новых лекарствах.

А еще боюсь, что, может, и не в них.

Предпринимаю еще один эксперимент. С ходунком, фотографией дядечки постарше и лоскутком шелка иду в свою комнату. Свою правильную комнату, свою настоящую комнату, свою предыдущую комнату. Где на моей кровати лежит какой-то субъект с мерзкими складками на шее, разинув рот и пижаму. Привязываю лоскуток шелка к дверной ручке, чтобы сбить с толку врага. Естественно, мне не следует мыслить подобным образом. Но тем не менее.

Возле окна нет инвалидного кресла, потому что они не собираются его убивать – потому что он может позволить себе раскошелиться. А еще потому, что он никогда не встает с кровати. Моей кровати. Хотя не то