форуме полей и в колоннаде рощи.Природа – тот же Рим, и, кажется, опятьНам незачем богов напрасно беспокоить, —Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать,Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить!

О. Мандельштам

Гремели по камням мостовой кованые колеса повозок с хлебом, вином и оливками, кричали зазывалы-торговцы, шумели стайки детей, игравших в тени деревьев, чирикали воробьи и плескали крыльями голуби у фонтана.

Хотя мы покинули дворец на рассвете, вокруг уже кипела жизнь многоголосого, пестрого города на семи холмах. Чадили жаровни уличных продавцов еды, – синий дымок волочился по земле, харчевни дышали густым душным паром от готовящихся блюд, щедро приправленных чесноком и перцем.

Разжигали печи горшечники, открывались лавки и ремесленные мастерские. Спешили рабы, отправленные с утренними поручениями, будь то приглашение на трапезу или деловые письма.

Слуга Катона довез нас до рыночной площади, а дальше мы отправились пешком. Непривычно видеть Бората в темно-синей тунике с разлохматившимися кое-где швами, подпоясанной кожаным ремешком с ножнами, из которых выглядывала костяная рукоять кинжала. Но сегодня у солдата выходной, можно прогуляться и без привычных доспехов и шлема.

Через плечо преторианца была перекинута потрепанная кожаная сума, похоже, совершенно пустая. Может, он хочет сделать покупки в городе…

А мне передали от Катона мешочек с монетами, видимо, казначей решил поощрить нашу дружбу несколькими серебряными денариями. Они весело звякали в моей руке, пока я не решилась попросить Бората присмотреть за кошельком. У него-то надежнее сохранятся, я могу потерять в суматохе, да и положить некуда.

Борат вопросительно смотрел на меня из-под густых темных бровей, с раннего утра мы едва перекинулись парой слов, а лично мне хотелось о многом поговорить. Вчера рабыни Мелины сплетничали, что Фурий впервые выехал из города без своего любимого охранника.

Наверно, солдат очень переживает свою негласную отставку, оттого так хмур и молчалив, хотя и раньше не отличался излишней болтливостью.

– День велик, но можно ничего не успеть, если стоять на одном месте. Где ты хотела побывать?

Я глубоко вдохнула теплый воздух улицы, смешанный с запахи еды из ближайшей таверны, и отодвинулась ближе к обочине, пропуская шеренгу рослых рабов и богатый паланкин, чью занавеску придерживала унизанная кольцами белая женская ручка.

Борат прав, нужно торопиться, скоро площадь заполнится людьми и будет не протолкнуться.

– Я нарочно попросила привезти нас на Бычий рынок, – мне немного знакомо это место, мы выступали здесь с Фарбием в прошлый раз, помнишь нашу первую встречу?

Борат усмехнулся, его взгляд потеплел.

– В тот день ты свалилась мне на руки, словно спелая груша. А я так и не догадался откусить румяный бочок.

– Вряд ли тогда ты думал о еде, я же могла попытаться причинить вред твоему любимому цезарю, вот за это придушил бы меня, как слепого котенка.

Заметив тень на лице солдата, я поспешила сменить скользкую тему.

– Давай осмотримся, может, заметим гистриона или кого-то из его друзей. А если нет, перейдем по мосту Тибр и поищем в Субуре – бедняцком квартале. Ты же не против такого маршрута?

Борат в ответ только пожал широкими плечами, внимательно оглядывая площадь, окруженную колоннадой. Навесы с черепичной кровлей защищали торговцев и товар от яркого солнца. В центре возвышалась бронзовая статуя быка – как символ рынка и ориентир для покупателей, способных потеряться в толчее базара.

– Вряд ли здесь сегодня будет представление. По дням Меркурия и Юпитера на Бычьем рынке продают instrumentum vocale – «говорящие орудия».

– Рабы?!

Борат равнодушно кивнул.

– Похоже, сегодня день пекарей и поваров, а завтра будут массажисты и уборщики дома, а может, плясуньи и музыканты.

Затаив дыхание, словно на деревянных ногах я шла мимо полуобнаженных мужчин разного цвета кожи и телосложения, обритых наголо и кудрявых, черноволосых и рыжих, с унылым смирением в потухших глазах или возмущенно краснеющих, когда вероятный покупатель похлопывал их по спине или животу, оценивая "живой товар".

Из лавок, где еще вчера выставлялось свиное мясо и бараньи головы, доносились крики торговцев:

– Габий! Тридцать пять лет. Отлично разбирается в специях. Превосходно делает луканскую колбаску из копченой говядины… ловко смешивает вина.

– Дакрат – ливиец, воспитывался на вилле у самого Акреция. Умеет готовить знаменитый «щит Минервы» из языков фламинго, молок мурены и печени рыбы-попугая.

– Мастер по соусам и приправам. Его гарум славился на все Помпеи! И что с того, что нога немного ошпарена, раны давно зажили, он же не ногой будет мешать еду… я сделаю хорошую скидку, постойте, уважаемые…

– Лучший кондитер… недорого…

Я обращаю внимание на пожилого мужчину с табличкой, где написаны слова: «Дважды убегал. Бит плетьми и стал кроток». Невольно замедляю шаг, и раб поднимает опущенную голову – я в ужасе отворачиваюсь – на лбу у него выжжена буква «f», Борат кратко пояснил, что это означает «fug» – беглец.

Рядом щелкает кнут и звучит вкрадчивый голос перекупщика:

– Этот раб продается всего за пятьсот сестерциев, прекрасная госпожа.

– Потому что пырнул ножом бывшего хозяина? – грубо уточняет Борат, и, не дождавшись ответа, уводит меня с площади.

Я иду за ним, не разбирая дороги, сердце сжимается от страха и жалости, в какие дома и в какие руки попадут эти несчастные…

– Ты что-то бледна, хочешь воды? Пойдем в тень, там как раз продают игрушки. Давно присматриваюсь.

Я чуть не споткнулась, попав ногой в колею от повозки на каменной плите, зачем Борату понадобились игрушки, или я неверно поняла его слова. Мы подходим к маленькой лавочке под защитой портика между двумя колоннами. Там дети играют в какие-то маленькие жесткие шарики, приглядевшись, я увидела, что