— Это было действительно весело. Я съела тонну вкусной еды и поиграла в снежки, и мы даже катались на самодельном катке!

Без лжи. Я поворачиваюсь к Ксандеру.

— Как…

— Я собираюсь принять душ. — Ксандер поворачивается, даже не глядя на меня, и мчится вверх по лестнице.

— Я думаю, что он действительно скучал по тебе, — говорит мама, кивая в сторону своей спальни.

— Он дулся всю неделю.

Мой желудок бурлит. Что мне делать, если Ксандер не скажет мне, что не так? Он был тем, кто солгал мне.

— Понятия не имею, что с ним. Плохой Тако, наверное.

Мама громко вздыхает.

— Он переживет это. Он всегда так делает. Помнишь, каким тихим и угрюмым он стал прямо перед тем, как мы переехали? Потом, когда мы приехали, он был совершенно новым человеком!

Мама права — настроение Ксандера более непредсказуемо, чем погода в Чикаго.

— Эй, у меня для тебя кое-что есть.

Я достаю небольшой подарочный пакет, который спрятала за креслом.

— Просто кое-что из Виннипега.

Мама приподнимает бровь и нерешительно берет подарок.

— Для меня? — Она лезет в сумку и достает толстую подушечку черного медведя.

— Это Винни-Пух, — объясняю я. — Ну, вроде, медведь, с которого был создан Винни-Пух, жил в Виннипеге миллион лет назад. Он там как местная икона. Я купила его в одном из сувенирных магазинов в аэропорту. Когда Хейден увидел меня с ним, он пошел и купил себе. «Я отдам его ребенку», — сказал он.

Мама не спускает глаз с плюшевого мишки.

— Я люблю это.

— У меня есть свитер для Ксандера, но, может быть, я отдам его ему позже, — бормочу я.

— Не беспокойся о нем.

Мама гладит одно из ушей медвежонка.

— Возможно, в следующем году мы могли бы попробовать что-то другое. Мы могли бы арендовать одно из тех шале в Аспене или посмотреть, как освещают деревья в Нантакете. Или даже просто остаться здесь. Просто где-нибудь, где есть снег. — Она бросает на меня дерзкий взгляд.

— И лед, конечно.

Я кладу голову на плечо мамы.

— Что, и я проживу еще год, не увидев этих новых домиков для переодевания? Ни за что.

* * *

— Ззз… но я хочу увидеть людей-динозавров… ззз…

Чья-то рука хватает меня за колено, и я просыпаюсь. — Эл, проснись! Мы здесь, — говорит Мэдисон.

— Здравствуй, Милуоки!

Я протираю глаза. Резкие люминесцентные огни полыхают над головой, и я вижу размытые очертания моих товарищей по команде, выходящих из автобуса. Господи, я устала. Тренировки, игры, репетиции моей программы фигурного катания для приближающегося «Ледяного» бала, домашние задания и навигация по нескончаемому минному полю эмоций Ксандера — это была утомительная пара недель. Мои рождественские каникулы кажутся далекой мечтой.

— Наверное, я проспал всю дорогу, — бормочу я и стираю мурашки по коже рук. Я уверена, что вся левая сторона моего лица покраснела от многочасового прижимания к окну. Хотя это хорошо; я знаю, что не высплюсь сегодня ночью, полагая, что пообещала Мэдисон, что мы сходим на домашнюю вечеринку к одной из ее подруг, которая живет в городе. Я даже упаковала кучу своих девчачьих вещей — накладные волосы, платье, даже лифчик пуш-ап! — так что я могу быть собой на ночь. Или, по крайней мере, наряженную версию меня самой.

— Давай, Эл! — Мэдисон кричит из передней части автобуса.

— Ты последний!

Я широко зеваю и перекидываю сумку через плечо. Я чувствую себя зомби. Слава богу, Мэдисон сделает всю работу, чтобы снова превратить меня в девушку.

Я уже чувствую прохладный ветер снаружи, когда подхожу к двери автобуса и слышу счастливую болтовню своих товарищей по команде.

— Э-Эл! — Мэдисон заикается, когда я уже собираюсь уйти. Она смотрит на меня широко открытыми глазами, открытым ртом.

— Ты, м-м-м, что-то потеряла… — Она указывает на свою грудь.

Я смотрю вниз и… мои бинты исчезли! Я оглядываюсь назад и вижу на полу автобуса след от медицинской ленты. Должно быть, она оторвалась, когда я потеряла сознание. В ужасе я смотрю на свою белую футболку.

— О черт, — бормочу я.

— Слава богу, все сошли с автобуса…

Шаги по лестнице. Голос.

Лицо Хейдена выглядывает из-за двери.

— Эй, Эл!

— Э-Э! — Мэдисон кричит и бросается вперед, толкая меня на ближайшее сиденье. Она душит меня своим маленьким телом.

— Все хорошо…

Я слышу, как голос Хейдена затихает, когда он добирается до верха автобуса. Но я не могу его видеть, потому что мое лицо зарыто в супер блестящих, пахнущих черникой волосах Мэдисон.

Я тупо моргаю, но, к счастью, Мэдисон может думать за нас двоих.

— Ой, извини, Тремблей, я отвлекла твою соседку.

Я выглядываю из-под темной завесы волос Мэдисон и вижу Хейдена, стоящего с широко раскрытыми глазами. Он делает неловкую гримасу.

— Я, э-э, сейчас наверстаю, — говорю я, надеясь, что он не заметит, как неловко я держу Мэдисон за талию или как сильно она прижимается к моей груди.

— Вы двое? — наконец говорит он.

— Я бы никогда…

Мэдисон пронзительно хихикает и щиплет меня за щеку.

— Этот парень просто такой милый!

Я смеюсь так, как только могу. Черт, что парни говорят о девушках, которые им нравятся? Видит Бог, Фредди и Ксандер не были хорошим примером.

— Ах, моя Мэдди… она хитрая леди.

Хейден выглядит так, будто вот-вот умрет. Или вырвет.

Я думаю, это не то, что говорят парни.

— Угу, ты можешь занять комнат, — стонет Хейден и выходит из автобуса.

— Сегодня вечером я пойду гулять с Саксом.

Мы вздыхаем вместе, как только он уходит, и Мэдисон немедленно принимается за работу, собирая медицинскую ленту и перевязывая меня.

— Эй, по крайней мере, это избавило тебя от мыслей о том, что делать с мистером Тремблеем — весело говорит Мэдисон.

Я была бы счастлива, если бы Хейден сказал, что сегодня его не будет в нашей комнате; в конце концов, девушке будет намного легче красться. Но вместо этого у меня в желудке такое ощущение, будто я только что спустилась с тысячи этажей. Какое это имеет значение, если Хейден пойдет сегодня вечером с Саксом, чтобы найти симпатичных девушек, с которыми можно было бы переспать? Я не могу быть для него больше, чем другом.

Я мальчик. Я Эл.

И даже если бы он знал правду… с чего бы ему нравила бы тако лжец, как я?

* * *

— Ты выглядишь так, словно впервые встала на коньки. — Мэдисон поднимает на меня идеально накрашенную бровь.

— Я никогда не была тако неустойчивой на коньках, — говорю я, покачиваясь на пятидюймовых каблуках,