Шрифт:
Закладка:
По потрескивающему радио Макс передал, что они собираются осмотреть место на предмет каких-либо зацепок или материалов, которые можно было бы использовать позже. Но им пришлось бы сделать это быстро, пока остальной город не проснулся.
Еще один день в офисе.
Я не ложился спать, пока команда не возвращалась, и они знали, что я не засну, пока они не окажутся в безопасности. Кроме того, эти несколько ночных часов в одиночестве в «Коробке» дали мне больше времени для анализа новых целей на следующий день.
В «Коробке» было так же тихо, как и всегда в то время, уже перевалило за полночь, большая часть команды спала или была в пути. Это был тот вид спокойствия, который делал громче каждый незначительный звук в моей голове: компьютерные серверы со всеми нашими разведданными, гудящие от активности, случайные заикания радиосвязи откуда-то еще, писк какой-то машины.
Только около 4 часов утра тишину нарушил громкий треск лопастей «Блэк Хока».
По возвращении команды обычно сразу приступали к разгрузке оружия и снаряжения, затем отбой и на следующую ночь все повторялось по новой. В ту ночь ко мне пришел оператор по имени Эрик.
— Кого я только что убил? — спросил он, открывая дверь. Он был покрыт брызгами крови. В сегодняшней миссии ему досталась честь застрелить цель в упор.
— Кого я только что убил? — повторил он.
Сначала я не знал, как реагировать. Вопрос сбил меня с толку.
Эрик все еще был облачен в полный бронежилет, на нем висела рация, автоматическая штурмовая винтовка на его правом плече почти волочилась дулом по полу. От него разило потом, пылью и чем-то влажным — темно-красной кровью, забрызгавшей его жилет, как будто он пытался его вытереть. Она все еще была влажной в некоторых местах, пропитала части его камуфляжа и запачкала большую нашивку с американским флагом на липучке над его сердцем.
У Эрика, оператора-ветерана, который занимался этим годами, была лохматая борода и густые волосы, и он был похож на пещерного человека. Он всегда носил темно-синюю футболку «Пожарные Нью-Йорка» под своим снаряжением, как будто это был его талисман на удачу. В него стреляли чаще, чем в любого, кого я знал. Один товарищ по команде однажды отфотошопил армейскую фотографию Эрика, одетого в его красивую форму класса А, наложив около двадцати пурпурных сердец поверх медалей, спускающихся по его груди, чтобы пролить свет на этот факт. Был ли он удачливым или просто лучшим в своем ремесле, в любом случае я знал, что никому другому я бы не доверил спасать мою задницу в перестрелке.
Он снял свой потрепанный и поцарапанный шлем, положил его на мой стол и сел на шаткий стул рядом со мной. Он наклонился.
— Ну что, чувак? — сказал он спокойным голосом.
Я подумал, что ты имеешь в виду? Парень, которого он убрал, был одним из самых известных контрабандистов на этом участке границы, переправлявших людей, деньги и материалы для подпитки повстанцев. Как он мог этого не помнить?
Я начал выкладывать все это, поймал себя на том, что защищаюсь, но потом остановился. Это поразило меня.
Эрик не спрашивал, в кого он только что выстрелил и убил. Он знал это еще перед вылетом. На самом деле он имел в виду нечто другое: стоил ли этот парень того?
Это была реальная жизнь, и он забрал ее. В «Коробке» я видел смерть только на расстоянии. Но сейчас рядом со мной, с влажным запахом человеческой крови на жилете, Эрик всем своим видом говорил: «Вот так выглядит смерть».
Эрик уложил цель двумя выстрелами с близкого расстояния, прежде чем у мужчины даже появился шанс нажать на спусковой крючок своего АК.
— Не волнуйся, Эрик. Он был плохим, — сказал я.
Это было все, чего он хотел. Чтобы я знал. Чтобы я почувствовал смерть. Чтобы я не воспринимал все это как картинку на мониторе. Что это был мой фраг в такой же степени, как и его.
У нас обоих на руках была кровь.
Он посмотрел на меня, покачал головой.
— Спокойной ночи. — он не сказал больше ни слова.
В качестве напоминания о серьезности наших действий, Эрик будет носить этот окровавленный американский флаг на своем жилете до конца этой командировки.
Мы бы никогда больше это не обсуждали. В общем, молчание было соглашением, которое мы все заключили, когда подписывались на это. Мы не говорили о том, что произошло, мы не анализировали это. Мы жили с этим внутри.
* * *
Тем не менее, сохранить рассудок было бы еще труднее, если бы не извращенный юмор нашей добычи.
Мы часами следили за целью в туманный, адски жаркий день, когда он петлял по улицам Мосула в пробках, как будто пытался сбросить хвост, затем последовали за ним в пустыню, где он в конце концов выбрался из своей машины. Он отошел на несколько футов, а затем поднял глаза. Он ходил вокруг машины и пялился в небеса с разных точек, как будто разные места могли дать ему лучший угол обзора неба.
Такое случалось часто. Наши цели выезжали в пустыню, чтобы послушать и поискать нас, или просто останавливались на пустом участке дороги. С течением месяцев я мог видеть, как у нашего врага растет паранойя — беспокойство о «немигающем глазе». К этому времени наблюдение с помощью беспилотников стало обычным делом, и уже не было секретом, что в иракском небе их полно. ИГИ начала распространять руководство по цепочке террористов о том, как противостоять беспилотникам. Было забавно слышать о методах: оловянная фольга на крышах, извлечение аккумуляторов из их собственных автомобилей ночью, потому что мы могли каким-то образом привязаться к ним. В другой день парень провел тридцать минут, стоя рядом со своей машиной, запрокинув голову и глядя в чистое, солнечное голубое небо, как будто это было какое-то ужасное телешоу, от которого он не мог оторвать глаз.
Но по мере того, как они приспосабливались, адаптировались и мы, мы запускали наши беспилотники на разных высотах, чтобы их не могли услышать, а обычные военные самолеты и вертолеты с громко носились низко над разными частями города, чтобы заставить их думать, что мы заняты кем-то другим.
Вы могли бы подумать, что плохие
