бы мне хотелось выпить яду, то было бы достаточно вместо этого поговорить с Дэррилом, но последний год я с ним не разговаривала, — объясняет Джен, — потому что он мог запросто убить меня. Он мог бы вынести мозги, чего ты не заслуживаешь.

Это было непохоже на Дэррила. Он казался большим плюшевым мишкой, но мог быть невероятно жестоким. Когда он чувствовал себя обиженным, то вымещал злобу на жене и знал, на какие кнопки нужно нажать. Он умел пользоваться деньгами ради получения власти и контроля и постоянно ловил Джен и детей на эту удочку. Он всегда говорил им: "Если будете делать то, что я говорю, я всё вам дам", — подразумевая, что если они его ослушаются, то никаких денег не получат.

— Я не могла быть уверенной в его деньгах, — признаётся Джен. — Никогда не знаешь, чего ожидать. Иногда он забирал что-то прямо у тебя из-под носа, а иногда из него что-то приходилось вытягивать щипцами.

Для Джен такое существование было ужасным. Хотя в конечном итоге у неё были все земные удобства, о которых она только могла мечтать, её возмущало, что Дэррил оценивает её и детей по денежному признаку. Деньги распределялись неравномерно и с учётом своеобразного фаворитизм, который вызывал много проблем. Для Джона деньги всегда были наготове. Джона отправили за границу в качестве студента по обмену, отец возил его кататься на лыжах в Юту. Когда Джону подарили новенькую машину, а он быстро разбил её в хлам, Дэррил тут же купил ему другую. Однако к девочкам отец никогда не был настолько щедр. Когда Дебора разбила свою машину, ей пришлось довольствоваться развалюхой. Ни одна из девочек не ходила в частную школу, и Дэррил сильно раздражался оттого, сколько дочери тратят на косметику "Clinique" и "Body Works".

Конечно, обе дочки Суториус были модницами, они не носили обноски и не отказывали себе в последнем, но Джен устала слышать постоянные крики Дэррила, что они так скоро по миру пойдут. Он вечно жаловался, что ему не хватает денег, но по большой иронии сам водил её в дорогие рестораны и заказывал к ужину бутылки вина по 100 долларов. Дэррил устраивал жене экстравагантную ночь, но Джен просто съеживалась, вспоминая, насколько неохотно он выделял деньги на детей. В этом не было ни смысла, ни причины.

— Он просто шёл и покупал "Porsche", причём без спросу, — вспоминает Джен, — и это была машина не для семьи. В этой машине мог ездить только Дэррил, а мы ездили куда-либо всей семьёй на микроавтобусе. Мы ни разу не обсуждали семейные потребности или расставляли приоритеты.

В течение многих лет Джен пыталась не заразиться эгоизмом Дэррила. Она достаточно хорошо готовила, помогла ему открыть частную практику, воспитывала детей без помощи няни или домработницы.

Она практически одна вырастила четверых детей. Дэррил в этом почти не участвовал; он всегда был в операционной. Но Джен переносила все невзгоды лишь до тех пор, пока на неё не обрушивались его тирады.

— Я считала, что у меня всё отлично получается, — хвастается Джен. — Но этого оказалось недостаточно. Оказалось, этого совсем недостаточно. Вряд ли другие могли бы справиться так же хорошо, как я, однако я не получала никакой благодарности.

Вместо того чтобы хвалить её, Дэррил возмущался заботой Джен о детях и её участием в школьной системе Грин-Хиллз. Когда Джон перешёл в старшие классы, Дэррил забрал его из Грин-Хиллз и определил в "Summit Country Day" — самую престижную частную школу в городе. Дэррил даже не посоветовался предварительно с Джен, а когда она стала ему возражать, он как последний грубиян стукнул кулаком по кухонному столу — это не обсуждается.

И в этом была проблема. С тем, как Дэррил вёл дела, им никогда не стать одной большой счастливой семьёй. Когда Дебору выставили из дому, о ней больше не вспоминали, будто она умерла. Всякий раз, когда Джен поднимала эту тему, надеясь на какие-то перемены, она нарывалась на словесные оскорбления. Годами она собиралась с духом и пыталась урезонить Дэррила, особенно когда ей нужно было встать на защиту одного из своих детей, но Дэррилу неплохо удавалось внушить ей чувство неполноценности, заставлять усомниться в смысле своего существования.

— Нельзя так разговаривать с другими, — говорила ему Джен. — Нельзя заставлять других ненавидеть самих себя.

Но Дэррил не слушал, а просто выходил из комнаты. Однажды Джен упрекнула мужа в том, что тот разъезжает на газонокосилке стоимостью 3 тыс долларов, со словами, что он выглядит на ней совершенно нелепо. Пусть лучше он косит газон ручной косилкой. Она говорила, что ему нужны физические упражнения, хотя и знала, что его самомнение не выдержит такого удара. Она была готова к последствиям, потому что больше не могла выносить этого мужчину.

— Он вылез из подвала, и я правда расклеилась, — признаётся Джен. — Я сказала ему, что меня смущает, какой он толстый. Я так ему и сказала.

Вскоре после этого Дэррил улетел в Лондон с другой женщиной — по крайней мере, так подозревала Джен. Она знала, что муж всё это время встречался с другими женщинами (просто по-дружески, на невинных ужинах), но теперь всё зашло слишком далеко.

Джен просто не могла составить его счастье; они не могли даже обсудить последние новости, не поругавшись. Она вечно во всём была виновата, а мнение Джен ничего не стоило. Тем временем она слышала от других, что муж с кем-то ужинает при свечах, а поездка в Лондон вызывала у неё особые подозрения, поскольку он якобы был там по делам, но скрывал, в каком отеле остановится и куда именно едет.

Их последний совместный ужин состоялся на Рождество 1991 года. Джен украсила дом двумя рождественскими ёлками, пригласила докторов Фреда и Ингрид Дауд вместе с несколькими другими уважаемыми коллегами Дэррила, и устроила пир из пяти блюд. Она подавала всё сама: от салата "Уолдорф" до карамелизированного заварного крема, — разложила на столе карточки с именами гостей и свежие закуски и провела чудесный вечер. Но едва гости ушли, Дэррил пошёл на кухню и отругал её.

— Разве тебе не известно, что доктор Харшман и доктор Феррар не ладят? — злился он. — Зачем ты посадила их вместе?

— Они не ладят? С виду и не скажешь.

— Зачем ты посадила их рядом, не спросив меня? Разве ты не видела, что им было неудобно весь вечер?

— А