в котором говорится, что Департамент шерифа должен мне кое-что передать. Предполагаю, что ты предприняла какие-то юридические действия, и хотел бы ответить тебе до того, как увижу эти действия, поэтому не считай, что я пишу тебе это письмо только из-за того уведомления.

Для меня самое большое счастье — быть с семьёй. Я ужасно скучаю по детям, хотя они периодически звонят и навещают меня. Это действительно не то же самое, что жить с ними, но очень скоро они тоже начнут жить собственной жизнью. Тогда мы останемся вдвоём.

Ты помнишь, что однажды я уже уходил. Тогда ты страстно умоляла меня остаться, и я подумал, что, возможно, всё будет хорошо, но вскоре всё вернулось к прежнему. Ты говоришь об общении друг с другом, но понятия не имеешь, как неприятно было говорить с тобой о проблемах. Ты либо отмахивалась от моих опасений со словами, что я могу добиться всего, чего захочу, аргументировав это тем, что у меня нет надлежащих фактов, либо, когда не было другого выхода, просто разворачивалась и уходила, а потом ничего не говорила в течение нескольких дней или недель, если не считать твоих слов "просто убирайся", что ты говорила мне три раза в начале этого года, два из которых — в присутствии детей. Это было величайшим унижением — слышать, как ты кричишь на меня о том, какой я ленивый и паршивый добытчик, при детях.

В течение 28 лет я делал всё возможное, чтобы обеспечить тебя лучшим, что мог себе позволить. Я составлял списки того, что тебе нужно, и копил деньги до тех пор, пока не мог купить всё для тебя. Вспомни кухни, которые я строил для тебя, а потом полностью их перестраивал несколько лет спустя, маленький рояль, который ты хотела, пристройку к нашему дому, бассейн, готовый подвал и первоклассную кухню, обустроенную совсем недавно.

Когда ты всё это получила, а проекты завершились, я ожидал какого-то проявления благодарности. Но ты в этот момент обычно начинала говорить уже о чём-то другом, новом. Когда закончили обустройство подвала и достроили новую кухню (последнюю), ты уже проверяла возможность строительства дополнительной пристройки над гаражом с комнатой для шитья для тебя, ради которой пришлось бы разобрать комнату Дебби. Ты особо на этом настаивала, потому что больше не хотела видеть "эту девчонку" в своём доме и говорила так, будто она тебе не родная.

Раньше я мечтал вернуться домой, чтобы там ждала меня ты, а дети находились в другом месте, и мы могли бы провести тихий вечер наедине. Такое случалось всего дважды за 28 лет. Должен признаться, я не сразу поверил в происходящее, когда ты удивила меня номером "чувственная женщина", но ты такого никогда не повторяла.

У тебя редко находилось время на близость, и, казалось, ты никогда не получала от этого удовольствия. Мне казалось, что это из-за меня, но потом вспоминал, что до брака у меня не было проблем с тем, чтобы нравиться женщинам. Всякий раз, когда я надеялся найти время для нас, всегда возникала угроза, что "дети услышат" или "у меня слишком много дел", что всегда обозначало что-то для детей: школы, футбол, соседей, нянь и т.д.

Письмо Дэррила растянулось на несколько страниц. Он оправдывался, что вступил в теннисный клуб, объясняя, что делает это ради детей, особенно ради Джона, который, как он надеялся, тоже займётся гольфом.

Продолжая, он подробно рассказал, насколько неприятно ему слышать жалобы Джен на недостаточное участие в воспитании детей, как он разозлился, когда Джен назвала его "неуклюжим" в присутствии коллег-врачей, бывших у них в гостях. Он жаловался, что она невнимательно относится к его коллегам, что могло бы обеспечить ему больше пациентов, если бы только Джен было не всё равно.

Дэррил жаловался на расходы, на то, что Джен сидит без работы. Ему надоело, что его игнорируют и воспринимают дома как денежный мешок. Он очень огорчился, обнаружив, что "когда я прихожу домой по вечерам, меня встречает только поднос со счетами на оплату". Он устал тратить деньги на детей, которые, похоже, этого не ценят, и сыт по горло счетами по кредитной карте, которые из-за Джен каждый месяц растут "как на дрожжах".

Он только жалел, что они с Джен не в состоянии разумно распределять своё время и деньги, что они не проводят больше времени, наслаждаясь друг другом; его возмущало, что Джен хочет подождать, пока дети вырастут и уедут из дома. Он считает, что им следует чаще путешествовать вместе, но тут же добавляет, что ему это больше не интересно. Да и вообще он больше не надеется вместе с Джен нянчить внуков.

Далее он заверяет её, что не будет угрожать безопасности детей, что продолжит платить возмутительные 18 тыс. долларов в год по страховке автомобиля, наряду со всем остальным, и что продолжит делать всё возможное, чтобы обеспечить их. В заключении он пишет, что чувствует себя совершенно беззащитным, напоминает ей, что они больше не спят вместе, и повторяет, что от него хотят только денег.

Он надеялся, что Джен найдёт в жизни то, что ищет. Ему казалось, что оба живут в каком-то состоянии постоянного соперничества, а не в браке, и единственным воспоминанием, которое у него осталось о ней, это как она встаёт со своей "кровати" в гостиной и молча ходит по дому. Он объяснил, что хочет отношений, в которых он был бы нужен и любим на "более взрослом" уровне.

Он думал, что найдёт такие.

Его другу Дику Брансману казалось, что Дэррил мало чего получает от брака или не получает вообще ничего. По его мнению, Дэррил держался в браке только ради детей, но ему было бы лучше без Джен. В течение 25 лет Дэррил казался побитым щенком, для которого не существовало ничего, кроме запросов жены. Дэррил постоянно жаловался на счета, словно Джен имела над ним какую-то странную власть. Дик советовал приятелю ограничить расходы жены, но Дэррил не мог этого сделать.

— Мне это показалось очень типичной ситуацией, — размышляет Дик. — Он был блестящим хирургом, и медицина была его навязчивой идеей, его любовницей. В конце концов он доверился мне, и я начал понимать, что у него типичный брак врача. Ему хотелось лечить, а его жене — тратить деньги. Она их тратила всё больше и больше, а он всё больше и больше разочаровывался в ней.

29

— Если