Шрифт:
Закладка:
— Ну, ступай же, — сказала сестра Лупита, подталкивая ее в спину. — Подойди, возьми свою пищу.
Мария подошла к небольшому окошку, за которым виднелся кусочек кухни. Неопрятный мужчина с сигаретой в зубах сердито покосился через окошко на Марию, шлепнув на поднос миску бобов и кусок черствого хлеба, подвинул их к девочке. И, словно внезапно вспомнив, добавил стакан молока.
Взяв поднос, Мария развернулась к обеденному залу. Сестра Лупита уже ушла. Тишину нарушал только нестройный лязг ложек о стенки мисок.
Мария отнесла поднос к ближайшему столу и села в самом конце скамьи. Оглядела лежащие в ее миске бобы. Те были залиты жирным, гадким с виду соусом и вовсе не напоминали те бобы, которые для нее готовила мама. Чтобы отвлечься, Мария повернулась к сидевшей рядом с ней девочке:
— Привет.
Девочка ничего не ответила.
— Я сказала: «Привет», — повторила Мария.
— Тебе запрещено разговаривать, — прошипела тощая девочка, которая сидела по другую сторону стола.
Мария нахмурилась: нельзя разговаривать? Она снова уставилась на бобы. Со вчерашнего утра она ничего не ела, но голодной себя не чувствовала. Мария была слишком расстроена, и ей все еще хотелось писать. Она завертела головой в поисках уборной и обнаружила, что над нею угрожающе нависла одна из монахинь.
— Твое имя, дитя? — спросила женщина. Моложе сестры Лупиты и с бородавкой на щеке.
— Мария, — ответила она.
Монахиня огрела ее по затылку ручкой своей метелки из перьев.
— Ой! — взвыла она.
— Как тебя зовут?
— Ма… — Тут она вспомнила. — Сорок шесть!
Монахиня опустила уже занесенную метелку.
— Что не так с твоей пищей, сорок шесть? — спросила она.
— Я не голодная.
— Господь ниспослал тебе пропитание, а ты брезгуешь Его щедростью?
— Я не голодная.
Монахиня схватила Марию за короткие волосы и запрокинула ей голову. Женщина собрала на ложку бобов из ее миски и попыталась насильно впихнуть их в рот девочке, словно кормила птенца.
Мария крепко-крепко сжала губы.
Тогда монахиня выпустила ее волосы и щепотью зажала ей ноздри.
Давление нарастало в легких Марии до тех пор, пока ей ничего не осталось, кроме как открыть рот. Монахиня пропихнула бобы прямо ей в горло, заставив проглотить. Сунула туда же вторую полную ложку, потом еще одну: кормежка шла скорее, чем Мария успевала глотать.
Наконец, Мария задохнулась и закашлялась, осыпав бобами тощую девочку, которая сидела напротив нее. Потом согнулась вперед — ее стошнило. Сквозь залитые слезами глаза Мария в ужасе наблюдала за тем, как монахиня цепляет на ложку немного рвоты.
— Открывай рот, — велела она.
Елизавета
1
Сквозь дождь и ветер Елизавета добежала до соседней лачуги. Внутри было совсем темно — сплошь тени и новые ряды кукол на стенах, одна чудовищнее другой. Зед сидел на полу рядом с Розой. Похоже, они играли в ладушки, распевая старинную английскую песенку.
— Во что играете? — спросила она, потирая мокрые руки, чтобы хоть немного согреться.
— Мы с Зедом играем в «Испеки оладушки»! — радостно доложила Роза. — А потом он обещал разучить со мною стих про маленькую мисс Маффет.
— У Зеда множество талантов, — с улыбкой подтвердила Елизавета.
— Они обо всем рассказали? — спросил у нее Зед.
Елизавета кивнула.
— Я поверить не могла, что… — покосившись на Розу, она захлопнула рот.
— Роза, — подался вперед Зед, — пойди-ка, поиграй немного с одной из тех кукол, ладно? Мне нужно поговорить с Елизаветой о всяких взрослых вещах.
— Какую из кукол мне можно взять?
— Любую, какую пожелаешь.
— Но они все привязаны к стене…
— Держи, — он достал из кармана швейцарский нож и открыл лезвие. — Выбери себе одну и перережь веревку. Только будь осторожна.
— Хорошо!
Она опасливо приняла у него нож и направилась к куклам, где принялась с великим тщанием рассматривать потрепанные экспонаты.
— Не могу поверить, что кто-то… убил его вот так, — тихо произнесла Елизавета, хотя Роза ни за что не смогла бы услышать ее за шумом ветра и дождя. — Нитро считает, это дело рук серийного убийцы. Ты тоже так думаешь?
Зед кивнул.
— Люсинда точно не стала бы вырезать ему глаза. Как и похитители.
— Похитители?
Зед вкратце пересказал теорию, выдвинутую ранее Нитро.
— Ты прав, — сказала она. — Ни Люсинде, ни похитителям незачем было это делать. И все же… серийный убийца!
— Вспомни все эти фильмы-сериалы, где какой-нибудь маньяк вешает на стену фотографии жертв. У всех вырезаны глаза.
— Это другое дело, Зед. Это фильмы.
— Но они, скорее всего, основаны на реальных событиях, — возразил он. — И потом, для этого даже есть научный термин. «Дегуманизация», или что-то в этом роде. Глаза — это окна души, правильно? Или личности человека, скорее. Маньяки вырезают глаза, чтобы жертвы перестали казаться людьми. Так их становится проще убивать.
Елизавета обдумала это и спросила:
— Знаешь, что об этом думает Пита?
— Что за убийством стоит призрак?
Елизавета кивнула.
— Она… как это называется… вышла из себя? Совсем потеряла самообладание. Даже цитировала Иисуса… который из Назарета. Я всегда знала, что Пита религиозна, но не до такой же степени.
— Вопрос воспитания. Все их семейство — супернабожные люди. Ведь и Хесуса назвали в честь Иисуса, в конце концов.
— Но Хесуса не назовешь истовым христианином…
— Похоже, смерть матери подкосила его веру. Тебе известны подробности?
— О ее смерти? — Елизавета снова кивнула. — После того как младшая сестра Хесуса и Питы утонула, их родители пытались завести еще одного ребенка. Беременность с осложнениями. Мать умерла, младенец тоже.
— Это только часть истории, — вздохнул Зед. — Смерть не была ни внезапной, ни неожиданной. У нее развилась легочная гипертония. Доктора сказали, что она сможет выжить, если сделает аборт. Или умрет. Их отец, Марко, запретил врачам прикасаться к жене: он отрицал аборты по религиозным соображениям.
В результате мать умерла вместе со своим нерожденным ребенком. Но это можно было предотвратить. Вот поэтому Хесус поменял свое отношение к религии.
— Это Пита тебе рассказала?
— Нет, сам Марко… — ответил он. — Мы были довольно дружны. В конце концов он и сам начал жалеть, что принял такое решение — отказал жене в спасении.
— Но Пита ведь не изменилась?
— Не-а, — покачал головою Зед. — Она истово верующая. Порой, послушав, как она рассуждает о Боге и вере, можно подумать, будто она считает, что он живет на чердаке или типа того…
Он пожал плечами.
— Слушай, может, я и не бываю в церкви, но никому
