— Капитан медицинской службы, — ответил Скокан.

— Вот так и следовало доложить: «Капитан медицинской службы Скокан прибыл в ваше распоряжение на должность старшего врача 1300-го полка».

По тому, как капитан отдавал честь и как неумело докладывал, я понял, что призван он из медицинского института.

— Видите за деревьями землянки? Там и располагается штаб вашего полка. Идите туда, представляйтесь командиру и приступайте к работе.

Быстро освоился Скокан в полку, сразу завоевал уважение окружающих. Подкупало в нем необыкновенное трудолюбие, глубокое знание своей специальности, внимание к людям и забота о их здоровье. Полк, в котором он был врачом, выделялся своей чистотой. Пищеблок, столовая, нары в землянках личного состава и офицеров — все содержалось в образцовом порядке. Уж на что требовательным был командир полка подполковник Васильцов, но и тот не мог нахвалиться Скоканом, всегда ставил его в пример. Как врач он был выше всяких похвал.

Вильгельм Антонович ощущал постоянную потребность в труде, и самая тяжелая работа была для него радостью. Став врачом полка, он с любовью и неистощимой энергией выполнял свои обязанности.

Вскоре мы сумели проложить к позициям дороги и наладить работу транспорта. Запас продуктов питания и боеприпасов был пополнен. Стремясь полнее использовать передышку в боях, мы стали чаще проводить занятия с личным составом, беседы.

Всю многогранную деятельность партполитаппарата в нашей бригаде возглавлял подполковник М. И. Никифоров. Среди его подчиненных особенно выделялись агитатор политотдела майор Приходько, секретарь парткомиссии капитан Кузьмин и инструктор старший лейтенант Таюрский. Эти высококультурные офицеры, скромные, принципиальные и отзывчивые, в любых условиях находили возможность побеседовать с бойцами. Они делали все, чтобы оказать помощь командованию.

Большим авторитетом пользовался заместитель командира 1229-го гаубичного полка по политчасти майор И. Ф. Камкин.

Внешне Иван Фотиевич ничем не выделялся: невысокого роста, худощавый, рыжеватый. Он был прост в общении, умел приковать внимание аудитории веским, зажигательным словом. Это был принципиальный коммунист, чуткий и отзывчивый человек.

Беспрерывные бои, бессонные ночи, сырые окопы сломили меня. 8 апреля вечером я почувствовал сильный озноб. Кружилась голова, все тело было точно из ваты. Пришел В. А. Скокан. Попросил меня измерить температуру. Оказалось — около сорока.

— Не повезло вам, товарищ полковник, — сказал Вильгельм Антонович. — Надо ехать в медсанроту.

— Да что вы! — категорически отказался я. — Кто же в такой обстановке оставит бригаду?

К вечеру мне стало совсем плохо. Пришлось вызвать на наблюдательный пункт подполковника Дуданца, а меня отправили в штаб.

В штабной землянке, едва вошел, повалился на солому. Всю ночь меня лихорадило, мучила бессонница. Ничто не помогло: ни жарко натопленная железная печурка, ни горячая гречневая каша, ни крепкий чай, ни лекарства. А с рассветом враг начал обстрел штаба, землянка ходила ходуном от разрывов, казалось, вот-вот развалится.

— Товарищ полковник, надо в другую переходить! — посоветовал адъютант.

Попробовал подняться, но не смог. Кружилась голова. Посохов поддержал меня и повел в землянку начальника штаба. Едва мы прошли несколько шагов, как послышался звук тяжелого снаряда.

— Ложись! — крикнул Посохов.

Он повалил меня и сам бросился сверху. К нам подбежал сержант Назин. После взрыва снаряда он упал и больше не поднялся: осколок пробил ему грудь. Так погиб командир отделения штабных машин Иван Назин, который вместе с нами сражался еще под Сталинградом.

Иван Назин с первых дней Великой Отечественной войны находился на фронте. На грузовике ЗИС-5 он подвозил на передний край боеприпасы, вывозил в тыл раненых. В июле 1942 года под Харьковом сам был ранен, когда вез боеприпасы на огневые позиции батареи, но не бросил машину. Истекая кровью, под разрывами вражеских бомб и снарядов, он доставил боеприпасы на передовую. Лишь после этого позволил отвезти себя в госпиталь...

Артиллерийский налет кончился, а на передовой к тому времени враг начал атаку. «Как там наши?» — пронеслось в голове. Я взял телефонную трубку, связался с начальником штаба.

— Обстановка сложная, — доложил В. И. Дуданец. — Непрерывно атакуют... 

Конца фразы я не услышал, потерял сознание. Когда пришел в себя и открыл глаза, увидел лицо полкового врача Зинаиды Костюковой.

— Больше медлить нельзя, товарищ комбриг, — сказала она. — Это может для вас плохо кончиться.

9 апреля 1944 года меня в бессознательном состоянии отправили в госпиталь в город Сланцы. Потянулись однообразные госпитальные дни.

Вскоре меня навестил полковник Кознов. Долго мы беседовали с Борисом Ильичом. Он подробно рассказал мне о последних боях.

18 апреля в пять часов тридцать минут, после мощной артиллерийской подготовки по всему фронту плацдарма, длившейся полтора часа, противник начал наступление. Распутица не давала возможности развернуть боевые порядки, поэтому дрались главным образом вдоль дорог.

19 апреля части 256, 80 и 120-й стрелковых дивизий 8-й армии отбили 16 атак. Замысел гитлеровцев был сорван. И на этот раз большую помощь пехотинцам оказали наши артиллеристы. Военный совет 8-й армии отметил особо отличившиеся в этом бою части, среди них была и 58-я гаубичная бригада.

От имени Военного совета Ленинградского фронта Борис Ильич вручил мне орден Отечественной войны I степени.

И еще одну очень приятную новость сообщил мне полковник Кознов. За успешные бои на нарвском плацдарме 18-я артиллерийская Гатчинская дивизия прорыва была награждена орденом Красного Знамени.

— Я здесь разговаривал о вашем состоянии, — сказал Борис Ильич. — Врачи считают, что после госпиталя вам необходим отдых. Может, в дом отдыха на пару неделек, а? Как вы на это смотрите?

Как током ударило! Тотчас вспомнилась семья в недавно освобожденном городе Ветка под Гомелем — жена, дочь, сын... За всю войну представилась первая возможность увидеться с ними.

— Знаете что, Борис Ильич, — стараясь оставаться спокойным, ответил я, — если есть такая возможность, прошу разрешить мне съездить к семье.

— Что ж, — подумав, ответил он. — Пишите рапорт. Буду просить генерала Одинцова.

Через день поздно вечером ко мне в палату вбежал сияющий брат Саша.

— Ну, братан, пляши! — с порога крикнул он. — Едем домой!

Борис Ильич сдержал слово. Мне разрешили отпуск домой на пятнадцать дней. В эту поездку я решил взять с собой брата Сашу и адъютанта Посохова.

К Матвею Посохову я был очень привязан. Уже три года мы воевали вместе. В бою он был смел и находчив, в трудные минуты умел шуткой подбодрить других. Мне хотелось сделать ему приятное — дать возможность повидать родные места.

С горячей благодарностью ко всему персоналу госпиталя покидал я его